Один из самых влиятельных пропагандистов советского киноискусства
Сергей Эйзенштейн, продолжая тянуть свою соцреалистическую линию с намёками на историзм, представляет не столько публике (ей то, как раз, в то время было совсем не до фильмов), сколько для Политбюро и тов.
Сталина лично, картину «Иван Грозный».
В истории, повествующей о ключевых моментах жизни
Иоанна IV, волей-неволей приходится проводить параллели между веком XVI и веком современников Сергея Михайловича. И дело скорее всего не в личных побуждениях автора, а в настоятельной рекомендации Генерального Секретаря, стремившегося закрепить свои успехи не только на полях сражений, но и на экранах кинотеатров, мол, «смотрите, я ни чем не хуже вашего кровавого царя».
Хуже не хуже, но за обильными «тумаками»
Большакова, взявшего под свой контроль все производство и стремившегося закончить ленту «как можно скорее», эйзенштейновское здоровье изрядно ухудшилось. Не могло не отразиться это и на самой преамбуле повествования. Оттого и внешний лоск (безусловно прекрасная работа костюмеров и декораторов) вступает в конфликт с содержанием, где излишняя драматургия всего актерского состава (
Серафима Бирман как исключение) продолжает выжимать из персонажей провинциально-театральные «вздохи-ахи». Где насыщенная палитра чёрного и белого и игра света под руководством талантливых
Тиссэ,
Москвина и
Домбровского противостоит сомнительному историческому содержанию, что, в общем-то, в художественном произведении не возбраняется но… те самые падения на колени самодержца перед боярами, с мольбами «креста целовати», выглядят через чур вульгарно и фантасмогорично.
Признанная многими критиками и даже таким большим Мастером как
Чарльз Чаплин картина, обладает изумительной «оберткой», скрывающей за собой весьма сумбурную и «скомканную» легенду. Она определённо стоит внимания, но только лишь для того, чтобы наглядно показать, как не нужно обращаться с талантливыми техниками и обликом противоречивых личностей.
7 из 10