Тайна цвета апельсина«Не научится хитрить — не вырастет!» — звучит жестоким предупреждением из уст прожжённых лисов и лисиц в адрес того, юного, цвета апельсина — или даже солнца — размахивающего школьным портфелем, бегущего по мягкому лесному покрову, придумывающего рифму к слову «враньё». Скомканы тетради по хитрологии, выброшен учебник по обмановедению, захлопнута дверь в альма-матер лжецов. Людвиг Четырнадцатый, младшенький в семье потомственных негодяев, не желает жить так, как «положено»: объегоривать, плутовать, водить за нос. Заведённый порядок вещей, в который так хорошо вписываются все звери и зверята, непереводимое, но интуитивно понятное «селяви», саднит ему душу. Есть индейку, накрываться овечьей шкурой, искать выгоду в страданиях слабых и доверчивых — надоело. Дерзкое, звонкое «Надоело!», аукающее в трёх соснах. Обиженное, горькое «Может, я дурачок», шелестящее в иголках под ногами. И резкое осознание: не выросло — нет, не выросло — там, внутри, а осталось и бьётся.
Метафора, одинаково хорошо поворачивающаяся к маленькому зрителю передом, а к взрослому — задом, в кино встречается так же редко, как в жизни — избушка на курьих ножках. Компромиссы, на которые идут создатели современных детских фильмов, оставили бы в недоумении Георгия Полонского. Кажется, что сценарист играючи, на досуге, собрал из сказок шведского писателя Яна Улофа Экхольма универсальную историю о бунтаре (если хотите — Избранном), идущем против системы. Второе дно здесь искусно запрятано в каждый диалог, в каждую песню, в каждую деталь одежды и интерьера. Там, где дети сопереживают сверстнику, который хочет быть честным, и с интересом гадают, что дальше, взрослые — проросшие гнилью сомнений, избитые градом насмешек, укутанные плесенью отговорок — переживают настоящее воскрешение.
Нельзя не поверить мальчишке с блестящими — то ли от слёз, то ли от света правды — глазами. Своенравному дитя, чьи вопросы так пронзительно наивны, так изящно естественны. Благородному рыцарю, чьи убеждения вылиты из алмаза. Такие Людвиги — в каждом из нас: рыжим всполохом, жарким трепетом, настойчивым эхо. «Я буду поступать по совести!» И рассыпается матрица на нули и единицы, и полнится животными вскриками условный лес. Возмущены учителя, расстроены родители, цинично насмешливы братья и сёстры. Первая часть фильма рисует характеры и обозначает проблемы: животное сообщество представлено во всей своей косности и намеренно преувеличенной типичности. При отсутствии каких-либо визуальных эффектов и дорогих костюмов, актёры превратили детский утренник с песнями-плясками в прочувствованную — на каждой ноте — историю о сохранении самого себя. Здесь люди играют зверей, чтобы — в конечном итоге — передать с экрана человеческие переживания. Старая сова, как заезженная пластинка, тянет свой тоскливый мотив и прячется от мира за плюшевыми занавесками. Ёжик Нильс строит теории революций и заговоров, а на деле способен лишь уколоть от обиды и заползти под камень. Зайчиха-домохозяйка запирает детей дома — подальше от рыжих шельмецов — и знай себе лепит пирожки с капустой. Что станет с юным идеалистом в этом вековом лесу заблуждений? Не опасно ли убегать из дома, имея за пазухой лишь рифму, и в попутчиках — только собственное эхо?
Во второй части повествованием правит сюжет: честный лис («Ко-ко-какой?») попадает в курятник. Разворачивается театральным действом конфликт доверия и предубеждений ("А откуда вы знаете, зачем я пришёл?»), проступают на детских лицах веснушки первой любви, связываются — собственноручно надетыми цепями дружбы — сердца сторожевого пса и оклеветанного пленника обстоятельств. Проблемы, так часто повисающие мёртвой петлёй в психологических драмах, в этой детской сказке поданы со всей остротой — разве что без натуралистичной жестокости. Опасность таится в жёлтых перьях, разбросанных у секретного лаза в заборе, в добрейшем ворчании Максимиллиана, сетующего на собачью жизнь, в зловещем обещании Человека выкурить всех рыжих бестий из своих нор…
Но добро не кончается. Всё ещё бьётся там, внутри. Рвётся наружу стихами, такими грустными порой песнями. Единожды закравшись в душу, оно живёт там вечно. И потому охота на лис — как часть сюжета — обрывается на рассвете, не успев привести к трагическим последствиям. И надежда протягивается тонкой паутиной в утреннем тумане. И Людвиг, об руку с солнечной Туттой Карлсон, шагает по росе. Рыжий, честный, влюблённый.