«Я не хочу, чтобы чужие видели, как я подделываю Шагала».Альмадовар — всегда невероятно чувственная трагедия. Этот фильм входит в ряд картин из 90-х, которые осмелились заговорить на тему, о которой в 90-е было принято молчать — СПИД-инфекция. Страх этой эпидемии мы наблюдаем так же, как, скажем, в «Далласком клубе покупателей» или «Джие». Пускай картины связывает лишь общая тематика, они являются смелыми авторскими решениям.
Про сюжет я писать не стану — полагаю, за меня это сделают другие. Отмечу только то, что он довольно прост — зритель наблюдает запоздалое становление главной героини после случайной смерти сына, которая сбегает из столицы, не страшась воспоминаний. Главный мотив ленты — жестокое противостояние жизни и смерти, борьба которых показана почти в каждой сцене. Фильм воспевает Женщину-мать, как величайшее творение этого мира.
Фильм ловко балансирует между дешевой мелодрамой и высокохудожественной трагедией. Картина сделана с математической точностью, продумана каждая деталь — элементы одежды, которая зачастую отдает вульгарностью и кричащими тонами, интерьер, преисполненный дешевизной и картинностью, даже эмоции героев неслучайны. Альмадовар, подобно Балабанову, не терпел актерской импровизации в кино, крепко зажав сюжет в собственных пальцах.
Что типично для Альмадовара, лента наполена маленькими трагедиями: пронзительность утраты Мануэллы сына Эстебана, тяготы судьбы Радости, отчуждение Розы от матери, ее болезнь, беременность и смерть, смертельная обреченность Лолы… Перечислять можно очень долго.
У некоторых зрителей фильм, несмотря на его трогательность, вызывает отторжение, ведь ему не хватает натуральности. И это очень точное замечание. Альмадовар словно перемещает смотрящего из кинозала в пространство театральное, силиконовое, как грудь Радости. Создается ощущение, что Роза и Мануэлла — единственные героини, чьи эмоции настоящие, не катонные, как декорации, подражающее реальности. Остальные же персонажи поражают своей кукольностью — они ведут себя с большой долей наигранности и сквозящей иронией, направленной как на внешний мир, так и на самих себя. «Силиконовые сиськи, фальшивый костюм от Chanel, что у меня настоящее — так это чувства»
Отдельная тема — это цветовая и музыкальная наполненность картины. В кадрах много пестрых красок, отдающих дешевым пафосом — плохо сочетаемые цвета и нелепые предметы декора. Это еще больше создает антураж искусственности и пошлости. Однако главные цвета для Альмадовара — это красный и черный. Это сочетание красок появляется на экране, когда камера ныряет в мусорное ведро, превращающееся в тоннель, сквозь который главная героиня в очередной раз убегает, так и не попрощавшись. Или, например, когда Радость предстает перед зрителями в красном занавесе — в этом есть нечто Линчевское. Музыка же и вовсе заставляет бежать мурашки по телу.
Очень нежной и чувственной получилась аллюзия на «Трамвай «Желание»», который неоднократно демонстрируется в фильме.
История показалась мне чудесной. Эта картина — невероятный коктейль из прекрасного визуала, подчеркнутой трагедии и следом надежды. Новорожденный ребенок заменяет умершего, жизнь побеждает смерть, какой бы жестокой она не была, а от всех несчастий можно сбежать через бесконечный тоннель, который зритель видит неоднократно.