P.S.«А мужчины нужны для того, чтобы утыкаться
Им в ключичную ямку — больше ни для чего»
Вера Полозкова
Ханна могла бы поспорить с этим. Она никогда не любила его, но он был нужен ей, и по мере сил она старалась поддерживать этот гаснущий интерес — молодость вообще коварно-переменчива, мужская молодость переменчива вдвойне. Секс авансом, ей необходимо быть уверенной в том, что он согласится на то, ради чего все затевалось. Секс в качестве оплаты — оргазм искренен, все по-честному, как всегда бывает у немцев — пунктуальность прихода маленькой смерти ошеломляла мальчишку. Чувство странное, как теория струн — его не понимаешь, но жизнь наполняется с ним каким-то новым смыслом. Шлинк был предельно честным, описывая его, честным и остался, потому и надоел — одни и те же мысли не могут наполнять одни и те же черепные коробки вечно. Ханна знала об этом больше, чем кто-либо другой.
Всем ракурсам Стивен Долдри предпочитает хронологический — только время способно оценить всю значимость и вероятность произошедшего. Вне зависимости от героя, оно — в независимости, позволяющей прожить, забыть, вернуться, вспомнить, простить, отомстить, рассказать, умолкнуть, подождать, помолчать еще немного, вновь уйти, забыть, пуститься путешествовать, забыть, вернуться, забыть, увидеть, почувствовать, увидеть, захотеть забыть, забыть, забыть, никогда не остаться прежним — пожалуй, единственное, в чем оно не уступит. Думаю, он верит, что человек волен выбирать, думаю, он верит, что, несмотря на выбор, все будет так, как должно быть, думаю, что это совсем не мешает ему создавать прецеденты этого выбора, как раз именно для того, чтобы доказывать обратное. Неисповедимость путей господних в его трактовке — правило единого умысла, где общее броуновское движение жизни выливается-таки в закономерный исход, неизбежность которого, пожалуй, и дарит ему тот восторг, ради которого все затевалось.
Это зависимость, аддикция, ее наркотик — личный, собственный, голод, сосущий где-то внутри, огненная геенна ее души, которую нужно постоянно заливать влагой странных, вычурных, простых, смешных, грустных, тоскливых, наполненных лунным светом, детским смехом, дыханием влюбленных, сердцебиением ненавидящих, искрящихся и тусклых, почти невесомых и падающих льдинками фраз. У нее никогда не было своего мира, и она жила чужим. Эта способность удивляться вечно была ее даром и проклятием. Для этого она спала с мужчинами, для этого держала дрессированных евреек в концлагере, этого боялась, этого стыдилась. Алексия как предчувствие. Все может закончиться в один миг, и когда странный мальчик, такой взрослый теперь, такой… ничем ей не обязанный, научил ее читать, он стал для нее богом, магнитофонные ленты — ее Библией, его голос — гласом небес, его руки — … она все еще помнила КАК они могут прикасаться, поэтому и потянулась к ним, а он предпочел забыть…
Есть люди, для которых самые простые вещи являются чем-то большим, чем просто привычкой. Наверное, Долдри может снимать кино только о таких. И для таких. Только.