«Добрые призраки блуждают ночью по полям битвы и хранят солдат от опасности».По признанию Гая Мэддина на визуальную стилистику картины повлиял фильм Джозефа фон Штернберга «Кровавая императрица» (1934) с ее лубочной Россией, шутовской гвардией Петра и снегом. Кроме того, Мэддин использовал некоторые музыкальные фрагменты из «Кровавой императрицы» в своей ленте.
Кроме наработанных приемов, режиссер вводит еще и интертитры, соседствующие с диалогами и полным беззвучием, что дает отсылку к периоду перехода немого кино к звуковому, и технологии goat-glanding, когда в немые картины добавляли, как правило, частично, саундтрек, и это позволяло выпускать их в повторный прокат как part-talkies.
Идея сюжета принадлежит Джону Боулзу Харви, на основе которого пишут сценарий Гай Мэддин и Джордж Тоулс, дав, впрочем, протагонисту имя Джон Боулз, отдав тем самым, дань автору истории.
В деформированном пространстве Архангельска появляется понятие травмы, но в значении чего-то нормального. Отсутствие конечности не мешает Боулзу, как, впрочем, и другим солдатам, брести в окопы и эффективно заниматься любовью и войной. Соперник лейтенанта, капитан Филбин, страдает амнезией, в результате того, что в младенчестве мать отняла его от груди, нарисовав на ней «ужасное чудовище», очень напоминающее Распутина. Солдаты гибнут, но не всегда по-настоящему, иногда они встают, и возвращаются в окопы. Геза, маленький мальчик, страдает апоплексией, а его отец, патологический трус. Травма становится признаком естественного существования людей в контексте войны, и, что вполне объяснимо, делает память изменчивой и избирательной. Амнезия, как один из главных мотивов фильма, базируется на невозможности идентифицировать даже объекты своей привязанности, что приводит к изменчивой, как линия фронта, линии любовной.
Сюжет развивается на фоне боевых действий, где против кайзера и гуннов участвуют армии всего мира (этот глобализм найдет свое развитие в «Самой грустной музыке в мире»), и наравне с мужчинами, которых не так много, сражаются женщины и дети. Одна из самых странных и завораживающих сцен — волна белых кроликов, падающих на солдат, ожидающих вражеской атаки. Как вставшие с ног на голову приключения Алисы, только вместо ее собственной погони за неизбежным падением в нору, внутренности норы сами извергают кроликов со всеми сопутствующими последствиями.
Окопы, в которых солдаты ждут атаки, напоминают утрированный зал генеральной ассамблеи ООН, где патефоны играют музыку разных стран, а православный священник рядом с хоругвью о чем-то тихо беседует с африканским шаманом. Война уравнивает все знаменатели.
Миф о потерянной возлюбленной вводится в контекст краха европейской цивилизации. Однако теперь уже недостаточно спуститься в ад, тем более он происходит вокруг, теперь, потеряв память, отправляться туда нужно неоднократно, всякий раз обнаруживая новую реальность и даже новую возлюбленную, да и выход из ада не гарантирует обретения счастья — великая иллюзия обретенного покоя оказывается скомканной никогда не заканчивающейся войной.
Странный конгломерат современной смеховой культуры, брехтовского гротеска и парадоксального визуального магнетизма первой мировой войны оставляют, тем не менее, полное ощущение трагедии. Никто не выйдет победителем из непрерывной битвы Эроса и Танатоса, ведь Архангельск с его вечными сумерками приносит только забвение, и всякий раз, даже выбравшись в полумифический Мурманск, где находится лучший отель для новобрачных, неизбежно попадаешь обратно.