Правдивые слезыПочему люди плачут? От боли, скорби, разочарования, а порой — от бессилия. Любому знакомо чувство неотпускающей тоски. Подобно колючему шерстяному свитеру она окутывает тело, ранит его и тревожит душу. Мечтается найти спасение в наблюдении за кем-то дорогим, нежно любимым, загадочно прекрасным и… незнакомым. Глазок подзорной трубы по-шпионски выдает одну тайну за другой. Зрелая женщина как на ладони у подглядывающего юноши, он видит ее распутную жизнь, задается немыми вопросами, представляет себя в ее квартире, а сам не знает даже имени. Чувства Томека просты и правдивы, его любовь чиста, как свежевыплавленное стекло, а кругом только хмурое небо, серые улицы, типовая застройка и безвкусная жизнь… Слезы подкатывают незаметно. Он и она плачут в унисон, и у каждого свои причины. Ах, если бы потом наступало облегчение! Но нет — печаль сильнее, а любовь слаба. Тяжело вырваться светлому чувству из шинели недомолвок, но иногда и одно слово, если оно сказано глядя в глаза, способно вызволить душу из плена. Хоть краешек, хоть кусочек, но так прекрасен миг надежды. Он короток, как этот фильм. Но он честен как три заветных слова: «я люблю вас».
Почему люди плачут? Быть может, потому что перестали верить? Для католика Кшиштофа Кесьлёвского такой ответ и ясен, и спорен. Его грустная, как осенняя симфония картина аккуратно, точно исподволь, касается новозаветных преданий, но крепко стоит на земле. Той самой, по которой ходили простые люди тогда, и по которой ходят теперь. Разве сейчас слез стало меньше? Отнюдь, особенно в эпоху циничного отношения к любви. Гуманистический посыл режиссера тонко связывается с душой истинного романтика, способного быть сытым платоническими чувствами. Томек плачет не от бессилия, а от заблуждений Магды. Юноша видит ее жизнь, ощущает ее порочность и пустоту, хочет найти в ней хоть какое-то место. Увы, возможности невелики, а усилия комичны. Он только человек, мальчишка-сирота, все богатство которого — подзорная труба друга. Но в момент долгожданного объяснения он предстает гораздо более зрелым, чем взрослая женщина. Такая любовь сомкнута с грустью и тревогой. Томек не знает, какими разрушительными могут быть боль и разочарование. Не понимает этого для себя самого, а все потому, что любовь проста в своем осознании, но сложна в толковании.
Почему люди плачут? Что помешало Магде найти человека, связать с ним судьбу и ощутить, сколь велика разница между сексом и настоящим чувством? Кесьлёвский не берется осуждать женщину, он с уважением относится к праву каждого брести на ощупь и совершать ошибки. Момент близости двух одиночек наэлектризован тревожным предчувствием. Плотское влечение сходится в смертельном поединке с духовной привязанностью. Не получается их соединить в гармоничном дуэте, и опять разочарование, снова боль, расколотое сердце и слезы. Много слез, еще больше обманутых и растворившихся в ночи надежд, будто можно все исправить, вернуться на стезю добродетели, и быть благодарными чувству, а не уничтоженными им. Будучи известным моралистом, Кесьлёвский распоряжается судьбами так, как это должны были бы сделать сами люди, ощутившие тепло рук по-настоящему родного человека. Так легко нанести сильную обиду, своим ханжеством разрушить замок трепетных чувств и лихорадочно стремиться соорудить его вновь. Горько осознание ошибки, раскаленной спицей прожигает оно разум, и кажется, все кончено.
Так почему же люди плачут? В «Декалоге» Кесьлёвский не оставил шанса на прощение, и порушенного было не восстановить. Но в картине, чье название образовано словом «любовь», все должно было сложиться иначе. Слезы Томека и Магды правдивее всех слов, они вызваны удивительным сочетанием разочарования и успокоения. Осознание ошибки сдавливает сердце, а наконец-то высказанные слова согревают душу. Что бы ни произошло дальше, а у них был совместный вечер. После него каждый стал другим, произошел ментальный обмен «ролями», но одно осталось неизменным — чистая, девственная любовь. В самой сильной, самой богоугодной форме, компенсирующей прегрешения, и потому такой печально прекрасной. Элегия тонкого чувства, раскрасившего серый пейзаж польского города, звучит минорными аккордами. Весь нехитрый быт, скромная жизнь и невеселое будущее незаметно становятся придатком чего-то неосязаемого, но отпирающего сердце изящным ключом. Многое хочется сказать любимому человеку, взять его за руку и позабыть обо всем. Настоящие слова звучат негромко, как перезвон капель, но каждым хочется наслаждаться, плыть по волнам тихого умиления и не открывать глаза от застывших слез. Когда-нибудь захочется расплакаться от счастья, и это будет прекрасно. Нужно лишь дать свободу сердцу.
