«Meet me after dark again and I’ll hold you…»Мой одинокий феникс, my private obsession… контуры твои подобны знаку бесконечности, линии твоей деки — точно избороздившие ладонь вестницы судьбы. Подари мне их — одну за одной. Расскажи легенду о том, как раз разом ты восставала из пепла небытия, рожденная под знаком
Луны,- карта первая…
Жирар всегда начинает танцевать от идеи: история сама расскажет себя, главное — успевать записывать, вовремя переключая внимание с одной грани выложенной кристалликами льда вечности на другую, что он и делает с мастерством заправского Кая, единственного, пожалуй, из всех вовлеченных в священнодействие, кто с действительно холодным сердцем и глазами, настроенными на красоту формы, не поддается искушению и не срывается в пропасть одержимости фетишем, будь то окрашенная кровью новопреставившейся роженицы скрипка, или шелковая паутина, точно Глейпнир охватившая героев его следующей ленты девять лет спустя. Пять карт, пять ступенек. Рок, довлеющий над творением, что небессмертно по сути, но срок жизни коего заметно превышает человеческую, а, значит, предполагается наличие идеального диссонанса, повышающимся тритоном фа-си плывущим andante cantabile — символом
старушки с косой, здесь — перевернутым, шутка ли? Возрождение и жизнь едва ли не вечная… почти вечная. Аминь, и это только начало… Точно «Улыбка» Брэдбери, ускользающая из огня благодаря мальчишке, единственному из всех, наблюдавших за пожарищем, и не утратившему крылья, странная вещь, созданная благодаря безумному греху безумного мастера, она продолжает жить, одаривая толикой сумасшествия всех, кто подобно неосторожным мотылькам, летящим на пламя, осмелится приблизиться к ней.
Con anima — и больное сердце ребенка останавливается на мгновение каждый раз, когда им грозит расставание.
Повешенный.
Con fuoco appassionato — и молодой гений сжимает чреслами не талию женщины, а ее талию.
Дьявол.
Con spiritо — и китайская революционерка готова предать все новые идеалы, кроме истинного.
Правосудие.
Con amore — и седеющий искусствовед совершает преступление точно мальчишка — легко, ибо любой день, проведенный без нее, даже будь он последним, бессмыслен. И это правильно: у нее своя судьба. Своя мантра — присущая только ей вибрация жизни… а может быть, и чего-то большего? Вложенной ее создателем души его нерожденного ребенка, взлелеянной на пении погибшей матери этого ребенка, окрашенной ее кровью, слившейся с кровью ее, этой кровью крещенной? Может быть. Вещи, которые мы создаем — не мы ли это, оставленные на века? Билет в иммортальность, вложенный в материальный носитель. Чем больше вкладываем, тем больше нас, пока по другую сторону уже не останется ничего настоящего, тогда-то мы и вздохнем свободно, всей грудью… если имеется таковая у новой формы нашего существования. А если нет — тем хуже для мира, ибо дыхание не остановить. А дышать — это всегда гореть. Вот ты и сожгла очередной рай, моя милая.
Рукой сбрасываю остатки золы — ты снова со мной. Твоя шершавая кожа под пальцами начинает наливаться теплом. Я помню легенду: в гнезде из нарда и мирры феникс исполняет последнюю песню, сгорая, и песня эта убивает любого, кто ее услышит, но…
Но у нас еще есть время, не так ли?
