В ту ночь мы сошли друг от друга с ума…Если бы брызги стекла, что когда-то, звеня, разметались,
Снова срослись — вот бы что в них уцелело теперь.
«Ночь» — это удивительно тонкое и нежное высказывание режиссёра о любви, способной спасти современный мир. И Микеланджело Антониони смотрит на этот мир глазами своих героев: утратившими творческий огонь писателя Джованни, живыми глазами его жены Лидии, способными различать истинную суть и источать тепло, прячущимися под царственным взмахом ресниц, глазами, полными нерастраченного чувства, их умирающего друга Томазо, смелыми и манкими — Валентины, дочери богатого промышленника, на чью вечеринку чуть позже придёт супружеская пара … но неизменно с нежностью, которую «ни с чем не спутаешь, и она тиха». Потому нет экспрессивных итальянских споров и взаимных обид. Потому день звучит многоголосьем миланских улиц, любующихся собой в огромных витринах, где отражаются строгой красотой архитектурные ансамбли, внезапно сменяющиеся чередой грубо оштукатуренных или полуразрушенных стен ближе к окраине, словно полотна, выполненные в технике гризайль.
«Бульварам и площади было не странно/ Увидеть на зданиях серые тоги*./ И раньше бегущим, как желтые раны,/ Огни обручали браслетами ноги». Потому, там, где ступает в поиске ответов Лидия, город сам рассказывает свою историю, смешивая прошлое и настоящее, устремляя взгляд в будущее.
Так стройный ряд чугунных столбиков на пешеходном тротуаре, напоминающих внешне снаряды, вдруг изменяет в восприятии вой сирены скорой в звук воздушной тревоги — отголоски былой войны и символ неизбежной утраты друга одновременно. Но, спустя несколько секунд, он сменяется шумом рассекающих небо ракет, запускаемых молодыми любителями — такое незримое прикосновение к мечте. А когда солнце спрячется за горизонт, Антониони укутывает пространство густым волнующим тембром саксофона и ритмичной пульсацией струн контрабаса, в таинственной атмосфере которых неспешно начинают раскрываться подлинные чувства героев, столь похожие на бутон лотоса, что распускается после заката всего на одну ночь. Кажется, что супруги охладели друг к другу, но несколько раз Джованни вдруг увидит Лидию как будто впервые и всполохи внутреннего огня мелькнут едва уловимо и тут же погаснут, чтобы потом загореться от притягательности юной Валентины. А магнетизм Лидии, не вступающей ни с кем в контакт на вечеринке кроме хозяев дома, привлечёт обаятельного разговорчивого незнакомца. И, казалось бы, речь должна вестись об измене, но голос…
«Но голос хрустальный казался особенно звонок,/ Когда он упрямо сказал роковое «не надо»…/ Царица иль, может быть, только капризный ребёнок, Усталый ребёнок с бессильною мукою взгляда». И здесь Антониони говорит женскими голосами — две женщины как одна: мудрая юность и юная зрелость — откровение в шорохе проливного дождя.
И сразу становится понятно, что ночь в душах героев наступила задолго до захода солнца. Но это то, что помогает постигнуть настоящее и сохранить как самую главную ценность, стремиться навстречу серебряным зорям и в сбегающем сумраке обрести заново себя и того, кого, оказывается, никогда не переставал(а) любить. И пока осознаёшь это и трудно дышать, и больно жить, но только так можно научиться вслед за героями самодостаточности и пониманию того маленького чуда, что происходит между мужчиной и женщиной. Того, что сильнее времени и привычки.
