АК –17Всё смешалось в душе у Анны Аркадьевны Карениной, сплелось в узоры, напоминающие странное кружево, с той лишь разницей, что нить была стальной проволокой удерживающей Каренину в том положении, которое было угодно невидимому вероломному охотнику, накинувшему на неё сеть и с триумфом победителя ждущего развязки. Неожиданная первая любовь, когтистая – кавычками терзающая душу, пугающая неопределённостью и непредсказуемостью последствий. Совесть, бьющая тревогу в набат серебряным молоточком, осуждая предательство близких людей. Привилегии и привычки светской дамы, от которых пришлось отвыкать. Словом – был сделан ложный шаг и вопрос, как продолжать с этим мириться, занимал взволнованное сознание несчастной женщины, не давая ей сосредоточиться на повседневных делах требующих внимания и рассудка. Желание большего, чем возможно привело её в крайнее неустойчивое положение – особа, отчаянно желающая вопреки правилам быть счастливой, повела себя дерзко, вызывающе, презирая компромиссы, словно она не светская дама, праздно, расточительно располагающая своим временем, а решительный политик реформатор задумавший опрокинуть привычные устои, отодвинуть в сторону обветшалую общественную мораль. У неё не осталось спасительной возможности отступить назад, сделать реверанс светскому этикету. Отравляло сознание Анны Аркадьевны то, что где-то в глубине души в одной из потаённых комнат притаился эгоизм потворствующий грехопадению, которое не представлялось возможным оправдать высокими чувствами. Страсть смутившая разум, закружила её в фантасмагорическом танце, и обещая и обманывая, подводила Каренину к финальной фигуре этого жуткого пасодобля. Грех требовал жертв. Он-то и пугал Каренину тем, что не соблюдал регламент, а светское воспитание и женская интуиция шепотом отказывали ей в правоте выбора.
Тень на чету Карениных пала задолго до отрисованных событий. В то утро, когда родилась малютка Аня, небо заволокло тучами. Холодный мартовский ветер своим напористым сырым дыханием гнал по мостовым озябших людей. Усмехаясь, он врывался с улиц без приглашения, не считаясь с частным правом, на территории, обрамляющие уютные особняки, разгоняя по своему усмотрению уложенные в кучи прошлогодние листья. В полдень свирепость ветра стихла, наступило странное умиротворение, небо потемнело ещё более, так, что в комнатах пришлось зажечь свечи…
Замужество с вальяжным консервативным Алексей Александровичем придало несколько иной искусственный приём характеру Анны. И то верно: трудно удержаться, встречая то и дело сильных мира сего, выпячивающих себя, надувающих щёки, и не ввязаться в ту же игру – не заразиться тщеславием. Дед, а особенно отец Алексея Александровича Каренина по крупицам собирали заслуги и награды, обрастая привилегиями, укрепляя своё положение в обществе. Угадав удачу, и умножив её трудолюбием, ежедневным полезным трудом на благо отечества они привили своему отпрыску те же навыки. И Алексей Александрович с воодушевлением, подбадриваемый семейными традициями горячо взялся за дело. Служение отечеству и царю забирало все его внимание и силы, а остальное, обыденное, не представлялось сколько-нибудь значительным. Так, увлечённый законотворчеством: уложениями, сводами, параграфами он проглядел либеральную замашку Анны Аркадьевны, проявившуюся в ней столь неожиданно и явно.
Я никогда не понимал, зачем понадобилось столь ужасное насилие в завершении романа. Да мало ли в свете падких на удовольствия женщин, расчётливых кокоток умеющих заметать следы. Или вот, чем не пример – Анна Сергеевна из «Дама с собачкой» А. П. Чехова – пугливая особа, боящаяся своей тени, прячущая любовь «под подушку» надеющаяся как свойственно русскому человеку «что всё само образуется», при этом понимая всю безнадёжность положения. Но нет! Толстому нужна жертва, и он, собравшись с духом, подталкивает плечом Анну Каренину на рельсы. Не для того ль сподобился великий русский писатель на такую экстремальную развязку, чтоб привлечь большее внимание к проблемам свойств человеческой души. И вправду, этот роковой поступок прочно связал финал с именем Анны Карениной – образом вызывающим тяжёлые размышления. Каренина, заслонила собой остальных персон романа, отодвинув к горизонту, которые на таком расстоянии кажутся ещё более вымышленными. И когда меня однажды спросили: «А какая фамилия у мужа Анны Карениной?», призадумавшись, я минутой позже догадался – это розыгрыш.
Что касается режиссуры, то Карен Георгиевич неподражаемый, сиятельный режиссёр, это без иронии и кавычек. Он бескомпромиссный боец со скороспелой модной безвкусицей, c сертифицированными халтурщиками, наследниками кооперативного бесплодия 90-х. Тяготы Российского кино, обходят его стороной. Организаторские способности администратора, по-видимому помогают снимать замечательное кино.
Отсутствие в фильме образа Лёвина – его попытки постичь смысл бытия, и размышления схожие с взглядами самого Толстого, замещаются событиями Русско-Японской войны и это оправдано тем, что в противном случае было бы слишком много «перекрёстков», и фильм потерял бы навигацию. Запомнился эпизод в театре, не в том презрении, которое испытала Каренина во время спектакля, а пение женщины со сцены с внешностью экстрасенса и голосом сирены, заставившей в восхищении замереть зал, а затем в едином порыве, соединившись в огромный единый организм рукоплескать волшебной музыке. И, Анна, на секунду забыв собственные переживания, вдруг поняла против кого она выдвинулась – этого ожившего чудовища, сильного телом, этого демона, ревниво следящего за строгим соблюдением житейских норм. Каждый из этих людей, в отдельности представлял собой, ничтожную, безликую, историю, но присягнув закону, все они превращались в ассоциацию единомышленников готовых к расправе, к насилию.
Старик взглянул и тут же переменился. Что-то странное было в его облике. Будто он стоял не посреди залитого полуденным солнцем лугу, а в закопченной каморке освещаемой догорающей свечой, весь темный, окаянный, плоский как будто взятый с пожелтевшей картинки и не к месту приклеенный. Каренина к своему ужасу узнала пришельца. И в самом начале происшествия ей вздумалось, соскользнув с лошади упасть на колени перед странником умоляя старика отпустить её, дать вольную, отступиться или отсрочить на время неминуемое, но сковавший ужас не дал осуществиться задуманному, а отчаяние охватило такое, что будто её уж приговорили, и не вникая в суть дела, не разрешили последнего слова в свою защиту.
Я тоже узнал его. Лев Николаевич стоял в пол-оборота, выпрямившись, как перед аппаратом в фото студии, повернув голову в сторону удаляющихся отступников, укрывшихся в уездном поместье, чтоб в этой коммуне, где они всё ещё уважаемы, растворить в заботах, страх и ненужное волнение. На ярком солнце его борода, красиво льющаяся на грудь водопадом, светилась серебром. Её концы шевелил беззаботный озорной лёгкий ветер. Во взгляде не было сочувствия и милосердия, так свойственного этому верующему человеку, а лишь пауза сомнения, за которой последовало неумолимое решение, удивившее своей жестокостью самого судью. Он предсказал, не произнося слов, гибель страшную –для здравомыслящего человека необъяснимую, а для отчаявшегося уставшего сражаться соискателя спасительную, и в том, ещё более грубую, непонятную.