Могло быть и хужеЯ давно ждал появления фильма, местом действия которого был бы город Иваново. Дождался.
Стоит начать издалека. Есть ивановская мифология, связанная скорее с тем, какое место занял город в культурном пространстве, чем с тем, что из себя город представляет на самом деле: «чертово болото». Уточнять и приводить имена писателей, поэтов, литературоведов и историков было бы длинно. Кратко: «Красный Манчестер», трубы фабрик («Молюсь на фабричную трубу» (с)), революционные события, едва ли не начисто стершие все «духовное/культурное» (до-советское то бишь), лишив молодой город его коротенькой истории. Еще городок подарил миру террориста Нечаева, о чем есть роман, написанный очень плохо.
Все угрюмо, словом. Дымно и темно.
Но все это – было. Это – ветхое.
И вот в 21 веке молодой (это важно) ивановский (кинешемский, если точнее, но это несущественно, на мой взгляд) режиссер снимает фильм о родном городе, и – не верится! – показывает все то же «чертово болото». Не знаю, по каким причинам, по художественным ли, по причинам ли бюджета, но город не раскрыт, не представлен в фильме визуально. Да я бы банальному открыточному виду был бы рад. Но от Иванова нет ничего, что могло бы как-то маркировать локус, где развиваются события. Ну, прозвучало, кажется, слово «Сташка» («Станционная» то есть), но этого мало до слез.
Продолжая тему «чертова болота», которое мне чрезвычайно неприятно, я должен сказать, что был бы рад и мрачному, и сумеречному, и болотному, но зримому. Например, советской готике ТЭЦ-2; лишь бы был пейзаж и город. Лишь бы было его величество Пространство – узнаваемое, но преображенное авторской индивидуальностью.
К сожалению, автор – поклонник крупного плана, в кадре в основном лица. Еще он фанат квартир, с характерными бытовыми штуками (серванты, ковры). Простой вывод: это мог бы быть какой угодно российский город описываемых лет. Кино – не про Иваново.
Дальше. Режиссер находится, по-моему, под балабановским влиянием. Я смотрел кино на фестивале им. А. Тарковского, но мир Тарковского – другой совсем, и мне не хотелось балабановской «чернухи», которую поклонники Балабанова снимают куда хуже его самого, т. к. он был хоть и «черен», но был при этом талантлив. Их, поклонников, много, легион. В новейшее время – тоже (фильм «Дурак», фильмы Снегирева и мн. др.). Это нужно преодолевать, делать шаг из девяностых и даже из нулевых. Все эти лица политиков в телевизорах, все эти подвергающиеся смакуемому камерой насилию девушки – это балабановское во многом. Балабановских кровей и персонаж по имени Антон. Богатырь очередной, только характера еще меньше, чем у Данилы. «В чем сила, брат?» – рефреном шло через фильмы про «Брата». Схожий слоган здесь – «Кто правит миром?» (или что-то вроде, не запомнил точно).
Еще больше (и откровеннее) цитируется из Германики. Это очень видно, это очень плохо, так как вот уж точно не ей следует подражать, не у нее следует заимствовать и учиться, так как она скорее яркое, чем высокое явление. Все эти попытки передать нашу неприглядную действительность, передать жизнь тинэйджеров. А именно: дискотеки с характерной музыкой (у Германики были «Звери», тут – «Руки Вверх!», а в начале, пока идут титры, – звучал, ни к селу ни к городу, «Король и Шут»).
Германикой отдает первая «любовная» сцена, это такой же ракурс, такое же смакование грязцы. И совсем вопиюще – одна из финальных сцен, когда героиня по имени Вика, пережив свои неприятные приключения с матрешкой, возвращается домой, пьет водку в халате. «Мы пойдем на рынок, мы тебе купим что-нибудь». Цитата из «Все умрут, а я останусь» – почти прямая. Вплоть до завешивания зеркал, потому что и у Германики события происходили после похорон, и тут – мертвец в доме. О чем думал, чем руководствовался этот режиссер с претенциозным своим псевдонимом, я не знаю. Неужели Аня Крайс допускала, что смотревший фильм Германики не считает цитату сразу же, а, считав, не задумается о функциональной, скажем так, оправданности? Ее нет. В лучшем случае, это просто дань уважения. Но оно того не стоит. Вообще не стоит, ни к чему. Фильму не прибавляет, мировиденья не уточняет; Германике кивать – не за что, она даже не талантлива, просто нова (была в свое время) и смышлена.
Смущают и выдают возраст автора (юный) попытки вкрапления всяких религиозных штук. Их в фильме множество, они совсем там ни к чему. В квартире, где происходит часть действия, по-моему, висит картина с Христом, но я не уверен, у меня зрение скверное. В любом случае: это выглядит как позерство и неофитство, как выражение индивидуальной режиссерской гордости и радости от того, что «я ого сколько всего об этом знаю». Отсюда (а не от художественного целеполагания) – использование библейских образов, цитат, словечки: «фарисей», «Вавилон». Автор молод. Он ошеломлен вместимостью своего разума и поразительной способностью все так классно понимать, как никто другой, кроме него, понимать не может. Автор – ошибается и жутко, много пошлит поэтому. Возможно, это пройдет, мои претензии – не крест на режиссере, так как что-то в ее почерке все же есть.
Но самое печальное в фильме, в его поэтике, в гаражах этих и вечной ночи, в кавказцах и взбалмошных бабах, это то, что он представляет собой в лучшем случае топтание на месте, в худшем – шаг назад. Шаг в кинематографическое прошлое. Шаг – сначала к Германике. Потом – к Балабанову (тут уже чревато завороженностью «чернухой» на всю жизнь), следующий будет – шагом к ранним девяностым, к «Меня зовут Арлекино».
Сомнительное обаяние задворков, мнимая привлекательность «гиперреализма» – надо преодолевать это. Режиссер умеет шутить, и зрение ее остренькое, но глаза недобрые, юмор утрированный, злой. Посмотрите внимательно сцену кормления дядечки в балахоне с логотипом Rammstein. Гротескно; специально, и не без внутренних на то причин, затянуто. Затянуто – потому что автор фильма кайфует непомерно; это вызывает у него зуд удовольствия. Но так не едят даже самые свиноподобные люди. Но это говорит о глазах, о мирочувствовании режиссера, о том, что его смешит, а это чрезвычайно важно. Если сцена длится, значит она доставляет наслаждение снимающему, иначе бы не длил. Утрированность этого ужина непомерна, и говорит не о мире данной картины, она о глазах Ани Крайс говорит.
Не в силах оставить в покое ужасную пошлость нашей действительности, наших «Королей и Шутов», все эти балахоны, торбы, автор пошлости не преодолевает, он здорово пошлит сам, т. к. позволил своим глазам пошлостью заворожиться. А мог бы их отвести.