«Где-то я читал, что поэты делятся на две категории. Хорошие, то есть те, кто сжег свои плохие стихи и уехал продавать оружие в Африку, и плохие, которые издают свою продукцию и продолжают писать стихи до последних дней.»
Что такое «Сестры Бронте» Тешине? Биография ли? Я бы не решилась идти столь плоскостопными шагами. Такими ножками только до канала «Культура» и можно дойти. Тешине снял настоящий викторианский роман, в котором характеры выписываются действиями персонажей, а их — этих действий — в картине море и громадье. Вот к примеру, Эмили сидит за шитьем и медленно умирает, а лихорадочная Шарлотта бросается в пустоши со словами — «Ну что же в них такого? Что же там? Что…» Будто умоляет сестру открыть ей свою тайну. И возвращается с болот лишь с пучком вереска. «Все дело в нем?» Но Эмили молчит.
Не странно ли вам, зрителям, читателям, становится от осознания факта, что Шарлотта Бронте после смерти Эмили Бронте не написала ничегошеньки стоящего? Тешине кружит вокруг этой тайны, сгоняет ветер со всех сторон. И если присмотреться, он откровенно безжалостен к Шарлотте. Какая она жалкая и подобострастная перед учителем в Брюсселе. Какая она равнодушная к родне, раз жалеет о приезде на похороны тетушки. «Она умерла! Она мертва, и что с того…» И начинается истерика жаждущей света и общения старой девы.
Тешине снимает намеками, но этих намеков предостаточно, все они нацелены в одно звено — в одну фигуру Эмили, потому что по мнению Тешине, и я с ним согласна, гением в семье была именно она. С детства разделенные попарно, Бренуэлл и Шарлотта в «Сестрах Бронте» по земному порочны — жаждут славы и света, денег и любви, Эмили и Энн — экзальтированные, погруженные глубоко в себя, в случае с Энн — это религиозная, глубоконравственная погруженность, граничащая с внешним нейтралитетом; у Эмили сложнее — она нашла своего внутреннего Демона, питается им, питает себя. Такому не научишься в Литинституте. Даже с пучком вереска в руках. Тешине не останавливается на полпути. Слова о предполагаемом двойном авторстве «Джен Эйр» — «Авторов двое. Она написана мужчиной и женщиной», — слова для середины XIX века звучащие не как откровение, скорее данность для литературного общества Лондона, в одиноко стоящем доме престарелого священника, с литературно одаренными отпрысками в количестве четырех, эти слова отскакивают эхом чахоточной тайны, все время застревающей где-то в дыхательных путях. Дорогу пусть выводит воображение зрителя. Хватит ли его у вас?
10 из 10