Хорошее кино славится тем, что при каждом очередном просмотре всё так же интересно, приоткрывая неуловимые фрагменты, изначально замеченные лишь вскользь. Рассматриваемая картина Николаса Роуга прекрасно подходит для подтверждения подобного, ведь её многослойный сюжет весьма непрост, вбирающий целый ряд жанров, гармонично перетекающих друг в друга, приводя к впечатляющему финалу, заслужившему культовый статус в кинематографе. Избрав рассказ Дафны Дю Морье, которую многие знают по литературным основам к постановкам Альфреда Хичкока, режиссёр сразу же поставил пред собой первостепенную задачу максимально отойти от экранизации просто страшилки из книжного сборника полуночных ужастиков. В силу этого автор искусно обыграл материал, начав с развёрнутой семейной драмы супругов, потерявших дочь, приезжающих в Венецию по работе мужа, где постепенно, будто бы исподволь подбираясь к ним, разворачивается настоящий триллер о таинственном маньяке. Однако это не основная тема сюжета. С самого трагического пролога с гибелью ребёнка, который исполнитель главной роли Дональд Сазерленд до сих пор не может просматривать без гримасы боли на лице из-за мощного эмоционального отклика к сыгранной сцене, внимательный зритель понимает, что лента повествует о скрытой мистике дара ясновидения, каким обладает отец. Корень несчастья кроется в его неспособности вовремя осознать это, чтобы именно увидеть недосягаемое другим, что созвучно с заглавием картины. На всём протяжении рассказа ему открыты малые подсказки, какие чутко ухватывает интуиция, акцентируя внимание на цветах в пространстве, встречаемых предметах, предчувствиях или даже прикосновениях рукой к стенам, будто он уже был тут, но пока ещё нет — он непременно там будет в будущем. Показательно герой занимается реставрацией старинной церкви, подбирая крошечные стёклышки к разбитой мозаике на большой высоте, балансируя меж смертельным падением и чудесным избавлением, ведь это метафорично олицетворяет судьбу персонажа, чья жизнь зависла в воздухе в окружении спасительных намёков. Если он сумеет собрать из них общий пазл, то узрит цельную картину, ужаснётся и будет спасён. Однако возможно ли уйти от судьбы, даже чувствуя смертельную опасность и предостерегающее дежа вю, иррационально влекущие к печальному итогу? Всё это в призме неуловимой мистики. Ей отведена почти незримая, но существенная роль в постановке, которая, как цемент, склеивает в единое целое разрозненные кирпичики повествования. Особо тут важна переломная сцена на воде, хитро поданная между делом, когда муж замечает проплывающую мимо жену во всём чёрном, словно в трауре, однако она улетела и этого попросту быть не может, поэтому он начинает поиск ещё не случившегося, что грядёт, куда лишь удалось заглянуть на миг, дабы уберечь себя или же напротив — наметить скорый путь к уготованной трагедии.
Благодаря этому сверхъестественная составляющая фильма перенесена на экран самым деликатнейшим образом, напоминая осовремененный готический триллер о неминуемом проклятье или неясных призраках прошлого, чьё присутствие ощущается даже зрителем, при этом они мастерски избегают появления пред нами или персонажами, отражаясь где-то в изменчивой ряби на воде, незрячих очах или представая размытыми фантомами памяти. По словам Роуга, львиная доля атмосферы картины возлагалась на музыкальное сопровождение, которое ему повезло найти у почти случайно представленного местного композитора. Им оказался венецианец Пино Донаджо. Будущий заслуженный маэстро обладал неплохой песенной карьерой, за плечами отгремел Фестиваль в Сан-Ремо, однако был ещё молод, чей возраст немного перевалил за тридцать, и в кино опыта не имелось. Но его потрясающая музыка покорила режиссёра, окутав историю в густую ауру чего-то жуткого, что незримо настигает действующих лиц, вовлечённых в фатальную игру, чьи правила таинственны, а ставка — жизнь. Донаджо всегда выделял, что любит сочинять музыку как раз к остросюжетным жанрам, позволяющим прибегать к самым сильным эмоциям, поэтому в своём дебюте он хватко отразил гамму чувств, где слышна сдавленная грусть, мистический шлейф неведомой тревоги и нечто прекрасно-возвышенное, будто умиротворяющее искупление, возносящее исстрадавшуюся душу на небеса. Апогей фильма поистине виртуозен в сочетании целого каскада различных сцен, агонизирующих в быстрой смене по повелению режиссёра, обладающего большим опытом оператора, сумевшего красочно сложить те самые рассыпанные кусочки общей картины вместе, пока звучит проникновенный мотив, накрывающий печальную трагедию величественным нарастанием чудесной музыки.
На экране завораживающе подана не только история персонажей, а сама Венеция в необходимом для жанра ключе, предстающая одновременно красивым и угрюмым Некрополем. Средь каменных мостовых и старинных построек с налётом разложения от воды каждая улочка по ночам превращается в мрачный лабиринт вне времени, застланный туманом под ногами. В этом царстве вязкого саспенса, умело сотканного из теней, плеска холодной воды, отзвуках стучащих каблуков, смехе, вздохах, кажется, будто любые узорные кованые ворота способны легко впустить в потустороннее пространство с оживающими кошмарами наяву. Пожалуй, картина из тех, которые чем больше смотришь, тем ещё интереснее они становятся, обнажая множество филигранных нюансов, слоёв и намёков. Они точь-в-точь как загадочные откровения главному герою, способному видеть прошлое и будущее одновременно в настоящем, но всё это предстаёт хаотично разбросанными осколками стекла, которое часто фигурирует в кадре, демонстрируя хрупкость и смертельную остроту. И в который раз замирает сердце в кульминации, хочется кричать, чтобы герой непременно не смотрел туда, всё проносится с бешеной скоростью, голова идёт кругом, мелькают кадры, теряется счёт времени, а после пробирает дрожь с наступлением главной музыкальной темы фильма, завораживающей своей красотой и трагичностью.
8 из 10