Слово «самурай» происходит от японского «сабурау» — «служить», соответственно, самурай — служивый человек, но эта служба подразумевала под собой нечто большее. Кодекс самурая бусидо в комплексе с японскими этикетом и менталитетом чертили строгие рамки в обязанностях, поведении, речи и даже движениях по отношению самурая к своему сюзерену. И одним из основных постулатов бусидо являлось «жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть». Но что, если служба глупому, тщедушному и эгоистичному хозяину претит собственной натуре, любимые ждут на том свете, но проститься с жизнью не позволяют долг и честь? Терзаемый именно такой дилеммой перед нами предстаёт Канэми Сандзаемон, глава пехотного отряда на службе у князя Юкё, главный герой исторической драмы «Меч отчаяния».
Увы, создатели ленты сделали господина Канэми чересчур положительным — если его абсолютная верность хозяину обусловлена кодексом самурая, то забота о крестьянах идёт вразрез с менталитетом воинов периода Эдо, которые, как известно, могли разрубить простолюдина на месте чуть ли не забавы ради. Единственный же грех Сандзаемона — сюжетообразующее убийство Рэнко, любимой наложницы своего господина — женщины наглой, алчной, властолюбивой и не чурающейся отправлять неугодных на тот свет. С точки зрения нарратива это убийство выглядит абсолютно логичным — отравленный ядом похоти рассудок Юкё утратил способность управлять доменом, и Рэнко без труда перехватила нити правления, потешая малозначимые для развития и жизнеспособности земель прихоти. Но не смотря на это, тяжкое бремя убийства беззащитной женщины читается в глазах сурового самурая. Вообще период Эдо считается началом процветания и самой стабильной эпохой в истории Японии, а потому самураи — прежде всего воины — утратили свою актуальность, и стали фактически рабами своих сюзеренов, крайне редко переходя в разряд палачей, усмирявших малочисленные крестьянские бунты. Такая жизнь, усугублённая потерей любимой жены, не приносила Сандзаемнону ни толики радости, и потому он и решился на столь отчаянный, одновременно противоречащий его натуре, но и оправданный кодексом с точки зрения «борьбы с внутренним врагом», поступок, осознавая, что последующая за этим казнь наконец освободит его от уз долга. Освобождение это лежит красной нитью по всему нарративу, будь то вырезанная Канэми птица, изготовленная за год заключения, неожиданно сменивший закономерную казнь. Или будь то особый секретный приём Копьё птицелова, другое название которого выведено в название фильма. Копьё, вяжущее символ свободы, и не столько владение этим копьём, сколько осознание потери воли, тренируется у самураев едва ли не с самого рождения. Как ходить, как сидеть, пить, есть, разговаривать — всё это навязано против воли, но с годами воспринимается как данное.
Скрупулёзность воссоздания древнеяпонского быта действительно поражает своей детальной проработкой, но быстро наскучивает. Лента развивается крайне неторопливо, предлагая погрузиться в теплую, укутывающую атмосферу японского особняка, хоть и прерывающейся флэшбеками главного героя — такими же по палитре, но имеющего в своей основе либо кровавое событие, либо отдалённые элементы холодных оттенков, предвещающих беду. И действительно, задремавший в середине зритель будет крайне взбудоражен резко сменившимся темпом концовки, а финальный штрих не оставит равнодушным даже самого внимательного к деталям зрителя.