Трое в снегахИх было трое, всего лишь трое — Айдин, Некла и Нихаль. Их было трое, но разве этого мало, чтобы в одночасье привычное течение жизни у пенящихся густой синевой воды берегов Анатолии перестало существовать, а судьба, над которой ты, увы, не властен стала швырять тебя из одной крайности в другую, из страсти в одержимость, а из любви — в ненависть, граничащую с безумием. Они заперты снегами в отеле, заперты навека, на тысячелетия, заперты до тех пор, пока не разберутся в самих себе, в своих душевных терзаниях, толкающих их в зияющую безнадежной тьмой пропасть, в бесконечную бездну, из которой уже не будет возврата. Никому.
В современном турецком кинематографе, главными лицами новой волны которой являются и Реха Эрдем, и Джем Йылмаз, и Семих Капланоглу, лишь за Нури Бильге Джейланом по-настоящему закрепилась слава режиссера, чье сознательное и бессознательное кинотворчество, учитывая характерный для него медоточивый коматозный нарративный стиль, равно близко как турецкому менталитету, в котором светскость и религиозность сосуществуют друг с другом, не подавляя и не принижая значимость ни первого, ни второго, так и всеохватывающей универсальной европейскости, ибо все фильмы Джейлана, начиная от относительно назидательного дебютного «Городка» 1997 года и завершая триумфальной на Каннах-2014 «Зимней спячкой», вписываются в привычный для европейского сознания гуманистический канон.
Будучи самым европейским и по духу, и по манере турецким режиссером, Джейлан в «Зимней спячке» дозрел до своего opus magnum, віразив в этой продолжительной по времени своего повествования ленте все свои мировоззренческие взгляды, все свое отношение и к окружающему его современному миру, и к людям в нем, из века в век не меняющимся, а по-прежнему являющимися такими же порочными и страстными натурами.
Визуальная, отточенная до перфекционизма, и чеховская по тональности поэтика рифмуется в картине с привычной неоднозначностью героев Достоевского и Толстого, а избранная режиссером неторопливость повествования, разлинованного лишь философскими размышлениями о пути человека и лишь к финалу взрывающемся неистовой и неизбежной болью и страданиями, затаенными до роковой поры, до замершего в своем течении времени, одновременно напоминает стиль Бергмана, Антониони и Тарковского. В картине как такового бытописательского реализма нет и вовсе, да он и никогда не был присущ Джейлану, однако в «Зимней спячке» условность подчеркнута резко, нарочито. Нет легкости «Однажды в Анатолии», и даже сама Анатолия угадывается лишь на уровне пейзажей, которые смакуются в фильме с неистовым, жадным эстетизмом. Внятный сюжет в «Зимней спячке» отброшен за ненадобностью; Джейлан предпочитает простенькой жанровой резьбе сложносконструированную вязь из метафор, символов и человеческих характеров — живых, полноценных, лишенных шелухи архетипичности и стереотипности. Режиссер старательно рисует концентрированную картину мира, который искусно накладывается на любые жизненные ситуации. В фильме нет по сути духа ни времени, ни места действия.
«Зимняя спячка» — это, если угодно, фильм-роман, которому присуща исключительна романная — многоголосая, многослойная и многословная — форма повествования, ибо именно этим лишь и можно объяснить обилие в фильме лирических отступлений и прямых авторских высказываний о Человеке, Жизни и Смерти, Любви, Преступлении и Наказании, впаянных в основную строку сюжетного повествования достаточно цельно, без грубого шитья и декларативности. «Зимняя спячка», экстраполируя в своей насыщенной полифоничностью и полисемантичностью нематографической ткани классические, намеренно хрестоматийные произведения Достоевского(«Идиот», «Вечный муж» и «Кроткая» к примеру), Чехова и Толстого, не страдает при этом от аллюзионарной избыточности, ибо фильм детализирован на молекулярном уровне и театрализирован на уровне избранного Джейланом киноязыка. Нет ни единой лишней фразы, ни единой лишней сцены или эпизода, одни тона и полутона в приглушенной гамме — в фильме все играет на воссоздание цельного философского полотна, полного пестроцветьем внутренних и внешних конфликтов в драматургическом скелете ленты, не лишенной, однако, и специфической авторской иронии(все-таки с Шекспиром и Вольтером Джейлан, пожалуй, что слишком и как никогда ранее до сего заигрался).
Здесь Айдин и князь Мышкин, и вечный муж в одночасье, который не способен плыть по течению и любить простой, незамысловатой, лишь завязанной на плотские чувства любовью. Он толком не может разобраться в своих отношениях и с Нихаль — этой турецкой Настасье Филлиповне, которая, как и русская прародительница, опустошает и разоряет своих возлюбленных, сжигая их души и деньги, и с Неклой, в чертах которой легко распознать чистую и невинную сердцем и душой Аглаю. На всем протяжении фильма герои будут искать пути выхода из тупика отношений, в который они, впрочем, загнали себя сами. И спусковым крючком постепенного разматывания клубка этих кризисных любовных отношений становится снежная буря, замыкающая их в удушающем пространстве гостиницы. Отель «Анатолия» становится ареной и для банальной битвы полов, причем женщина в ней одерживает саркастическую тотальную победу, и для столкновений нескольких взглядов на миропорядок вообще, ибо разрушительным силам природы противостоит куда как более разрушительная мощь Человека, который, самовольно загнав себя в угол, склонен не созидать уже, а лишь уничтожать. Плевать — на любовь, плевать — на чувства, которые уже не горят пламенем, а тускнеют черными угольками в камине. Их было трое в снегах, и каждый был и прав, и виноват, но вот раскаяние — истинное, неизбежное и неподдельное — пришло к ним не сразу.
9 из 10