Каннибал: История любви, или Диалектика антропофагииЧто обьективно способно толкнуть человека на путь каннибализма?
Говоря о недоступных цивилизации древних племенах, обитающих в зелёных дебрях Амазонии и Африканского континента, следует изначально понимать, что каннибализм в этих человеческих сообществах, живущих до сей поры по правилам преимущественно дохристианского и даже доязыческого бытования(при том, что именно таких племён в веке нынешнем, не то что буквально лет сорок назад, насчитывается по минимуму, что несколько утешает — среди широко известных африканских племён каннибалов особо выделились лишь яли), не является чем-то неприемлемым. Это неотъемлемая часть их жизненной философии, исходя из которой человек человеку здесь не просто друг, брат и враг у врат, но и один из главных источников пропитания, ещё одно слабое звено скудной их пищевой цепочки и пятый элемент непременного ритуального устрашения, когда пресловутый враг, с копьём пришедший, отправляется в расход, поглощается, чтоб более иные даже не смели ступать на чужие территории. Перспектива быть выпитым до дна и замаринованным не из приятных, не так ли?!
Каннибализм же в условиях современного общества преимущественно носит характер дихотомический. Однако каннибализм в условиях экстремальных видится единственным способом выживания, когда иного выхода, кроме как переступить привычные пищевые грани, принципиально нет. От общеизвестной истории уругвайских регбистов, которые, впрочем, поедали трупы своих сотоварищей, но сами никого целенаправленно не убивали во имя пропитания до недавнего происшествия в Сибири, когда заблудившиеся в лесах четверо путешественников, среди которых особо выделились выжившие Горуленко и Абдулаев, сьели двоих своих друзей-экстремалов, осознанно уже совершив убийства, даром что главными свидетелями их каннибальских пиров были лишь белая мгла и дикий лес. Каннибализм из выживания, вынужденное преступление ради сохранения своей жизни, при определенных ситуациях можно оправдать хотя бы тем фактом, что хищничество есть самой сутью людской природы, убивать себе подобных у человека в крови, в его генетическом и духовном коде, только у кого-то тяга к смерти таится глубоко, и не пробуждается от комы никогда, а кто-то под давлением тех или иных, но непреодолимых совершенно обстоятельств с легкостью идет на преступления, причем любые. Впрочем, к каннибализму из выживания человека можно сподвигнуть. Такие гипотетические и, признаться, крайне успешные эксперименты повиновения проводили на оккупированных территориях главари печально известного японского отряда 731, и такую же ситуацию с принуждением к неизбежному и необходимому сьедению товарищей по несчастью разыграл в 2009 году в хорроре «Голод» 2009 года инди-режиссер Стивен Хентджес.
Предпосылки к тому, что однажды внешне спокойный и милый человечишка начнёт поедать себе подобных лежат исключительно в кривом пространстве психологических дискурсов, да и то не всегда. К примеру, для стран постсоветских, где беднота, пустота и сопутствующий ей алкоголизм в самых жутких своих проявлениях до безнадеги обыденны, характерен так называемый «бытовой каннибализм». Сколь много было случаев, когда, в пьяном угаре качаясь, люди с отчетливым отпечатком ботинка быдловатости на своём челе, убивали, расчленяли и поедали своих не менее интеллектуально оскудевших собутыльников, не понимая толком ЧТО они творят. В большинстве таких происшествий, где порой происходил и родственный каннибализм (брат сьедал сестру или брата, сын — мать и т. д), он стал следствием в первую очередь морального вырожденства подобных людей, для которых давно понятия норм и законов лишены своей существенности, хотя и не всегда причиной тому лишь ничтожность своего бытия на дне граненого стакана. Случаи Дэвида Вьенса, Кэтрин Найт и Клары Моеровой характерны неприсутствием как такового их самоуничтожения перед тем, как совершился акт кровожадного насилия; здесь сугубо бытовой и иррациональный каннибализм перестаёт быть прерогативой неблагополучных индивидов по типу Суклетина.
Бытовой элемент происшествия едва ли оттеняет вторую причину каннибализма в современных условиях, когда он вызван теми или иными психотравматическими факторами, под воздействием которых и взращивается обыкновенный маньяк со странными пищевыми привычками. Джурмонгалиев, переживший стрессовый опыт и возненавидевший женский пол, Чикатило, на глазах которого был съеден его брат, семья Спесивцевых, причина каннибализма которых таится в общесемейном характере психопатии и шизофрении, Джеффри Дамер с его массой перверсий… И отдельной строкой австриец Армин Майвес, биография которого типична как для великого множества маньяков (дурное воспитание, элемент инцеста, психологическая замкнутость и целый катехизис комплексов и фобий, не обнаруженных и не излеченных вовремя), но его каннибальский роман выглядит чем-то большим, чем коллаж бытового и вызванного психотравмами человекоедения, поскольку жертва его, Юрген Брандс, сам желал быть употребленным в пищу. Обоюдная патология, вызванная в том числе элементарной пресыщенностью.
Посвященный этому ужасному случаю фильм «Каннибал» 2005 года сперва видится лишь как изощреннная реконструкция тех памятных событий, потрясших всю Европу в 2001 году. Ставший дебютной полнометражной работой в большом кино для немецкого постановщика Мэриэн Дора Ботулино или же просто Мэриэн Дора, не столько наследующем кинематографическим традициям Йорга Буттгерайта и Пьер Паоло Пазолини, сколь выковывающем свой аутентичный кинослог, «Каннибал» тем не менее является не просто экстремальным фильмом ужасов, где без теней цензуры, смущения и сомнения продемонстрирована сермяжная правда hoc est quod, каково это быть сьеденным и тем, кто ест. Отбросив в сторону всю шелуху антропологических реляций, Мэриэн Дора создаёт предельно откровенную экзистенциальную рефлексию об обыденной тяге к смерти, выраженной и у Майвеса, и у его любовника чуть ли не с младых лет. Киноязыково аскетичный, образно лапидарный, на уровне тотального гиперреализма, «Каннибал», знакомя зрителей с Армином Майвесом, пытает их ледяной водой молчания. И эта холодная отстраненностью своей тишина шокирует своей тусклой обыденностью в тот миг, когда и так все становится предрешено.