Бегство в светлую печальТакис Канеллопулос всю свою творческую карьеру снимал один и тот же фильм. О том, что не произошло, не случилось, не состоялось. Фильм о не-любви, не-счастье, не-везении. Фильм, об упущенном шансе, который судьба один раз в жизни дает каждому человеку, но использовать который могут только самые смелые и решительные. Да и то не факт, что окажутся при этом правы. Но в любом случае, потом об этом упущенном шансе придется только вспоминать, с тоской и грустью коря себя за не-случившееся.
Однако именно эта печаль для греческого режиссера стала объектом исследования, именно она вдохновляла его на творчество и заставляла снова и снова рисовать изумительные, пусть и дышащие ледяным холодом, картины. Именно рисовать, потому что фильмы Канеллопулоса меньше всего напоминают собственно кино. Скорее они похожи на меняющиеся в проекторе слайды, в каждый из которых хочется пристально вглядываться, впитывая в себя меланхоличную атмосферу, погружаясь в бархатные волны непонятной тоски, ловя внутри себя созвучные тона.
Подобные чувства вызывают все фильмы режиссера, может быть, за исключением дебютной ленты «Небо» («Ouranos»), но «Интерлюдия» стала квинтэссенцией его творческой манеры. Она аккумулировала в себе все ее достоинства и недостатки, став своеобразной визитной карточкой этого очень необычного кинохудожника.
По сути в фильме нет как такового сюжета, нет интриги, нет драматургии. Даже удивительно, что прообразом «Интерлюдии» стала театральная пьеса британского драматурга Ноэля Кауарда, известного своими «остроумными диалогами». Фильм Канеллопулоса диалогов, равно как и действия, напрочь лишен. Он оперирует совсем другим инструментарием, главными составляющими которого являются волшебная музыка Никоса Мамагакиса и тонкая операторская работа Стаматиса Трипоса, постоянного соавтора режиссера. Создается впечатление (а, может быть, так было на самом деле), что каждый кадр выстраивался тщательно и скрупулезно так, чтобы произвести на зрителя наибольшее впечатление. Поэтому в фильме почти нет движения — оно разрушает волшебство застывшего кадра.
Тут хочется сделать отступление и вспомнить совершенно уникальную сцену из последнего фильма Канеллопулоса «Соня»: два обнявшихся обнаженных тела не-счастливых любовников, застывших на долгую минуту. Но ракурс подобран столь идеально, что сцена эта надолго западает в память, занимая в ней место одного из самых ярких эротических киноэпизодов.
В «Интерлюдии» никакой эротики нет. И, кажется, что здесь она была бы лишней. Но черно-белые кадры из фильма подобно слайд-шоу постоянно появляются перед мысленным взором: стол на пустынном пляже; велосипедисты, объезжающие одинокую пару; прогулка по ночной набережной; женская фигура в окне отъезжающего поезда; мужчина, остающийся на перроне… И мысль, к которой медленно, но верно вся эта череда изумительно красивых кадров подводит — мысль не новая, еще Екклесиастом высказанная…
Но в этой «суете сует» все-таки имеются секунды, которые остаются с человеком до самой смерти, а может быть и после. Стоит ли грустить, что они так и остались закапсулированными мгновениями, не развернувшимися в реальность? Ведь они дают возможность не просто снова и снова мысленно возвращаться к ним, но развертывать их по собственному усмотрению, как это делает героиня во второй части картины. Продлевать их так, как хочется, любоваться ими в новых и новых ракурсах. Да, конечно, это чистой воды эскапизм. Все творчество Канеллопулоса — это яркий пример бегства от реальности в созданный собственным воображением солипсический мир. Но, боги! Как же этот мир красив. Как же не хочется из него уходить!
Наверное, не случайно, ни в одном из фильмов греческого режиссера действие (прошу прощения, конечно же — не-действие) не происходит летом. Ранняя весна, осень, зима — в тоскливых пейзажах ему уютно, и этот уют он мастерски передает зрителю. У которого ведь тоже, наверняка, где-то что-то когда-то не-случилось, не-произошло, не-срослось. Канеллопулос предлагает не сыпать соль на раны, не бередить засевшую в сердце иглу, а расслабиться и погрустить, мечтая о не-сбывшемся. Мягко, безопасно, безыдейно. Но, погружаясь в бесконечную печаль «Интерлюдии» невольно соглашаешься с ее автором — может быть и, правда, искусство далеко не всегда обязано к чему-то звать, волновать, будоражить и т. д., и т. п. Иногда искусство должно успокаивать, утешать и сочувствовать. И прятать идеи в дальний ящик. До лучших времен. Как это делает «Интерлюдия». При этом еще и запирая этот ящик на крепкий замок.