Это был по-настоящему хороший деньЗа шесть часов можно успеть сделать многое. Добраться до морского побережья, найти дом нужного человека, прогуляться по весенней аллее. А можно просидеть это время в вагонном купе, ожидая отправки поезда. И только одного нельзя совершить за эти часы — прожить другую жизнь. Немного грустная, по-своему обидная истина, но ее, такую непреложную, словно сношенный плащ отбрасывает греческий художник от кинематографа Такис Канеллопулос. Герои его проникновенной картины за отведенное время открыли себя так, как не удавалось им ни до, ни после случайного знакомства в поезде. Ведомые лукавой судьбой, они с каждой минутой все больше удивлялись, как же много можно сказать без слов. Встреча — словно сон, знакомство — точно печальная греза. Мимолетный роман то ли был, то ли не был, но ни мужчину, ни женщину это не тревожило. Они совершили прежде немыслимое — прожили еще одну маленькую жизнь. Совместная, незабываемая, она уместилась в интерлюдию между привычными актами их прежнего и такого бессмысленного существования.
Хороший день по Канеллопулосу — это непривычное, но интригующее прикосновение смычка природы к струнам человеческой души. Звучание получается разным: веселым, оптимистичным, иногда грустным, печальным, но всегда волнительным. Таким, каким его только мог передать греческий бузуки, чья музыка сопровождает каждый шаг случайных знакомых, ставших друг другу родными. Режиссер обходится без имен, в его фильме нет привычных диалогов. Их заменяет тихая исповедь женщины, настоящее счастье которой продлилось всего шесть часов. Ее голос несет в себе массу чувств, но среди них нет самого очевидного — сожаления. Вспоминая с легкой грустью прогулки к морю, обед под шум прибоя, путешествие по городу, прикосновения к деревьям, она хотела бы снова пережить те прекрасные мгновения, но стоически принимает их отсутствие. Грезы не заменят жизни, которая продолжает идти своим чередом. Пережитое счастье остается в своем собственном измерении, куда лишь время от времени приоткрывается окно.
С одинаковой утонченностью греческий творец пишет пейзажи и наполняет штрихами портреты. Герои Канеллопулоса самодостаточны в своей схематичности. Крупные планы дают возможность проследить за мыслями, не озвученными героиней. Она бежит от настойчивого осознания скоротечности единения душ, при этом может наслаждаться каждой секундой своей другой жизни, где все проходит фоном — люди, события, перемена погоды. Каждый кадр «Интерлюдии» передает настоящую глубину печали, Канеллопулосу удается придать ей возвышенность. Расставание не разбивает сердце, а дает нечто гораздо более важное — чувство естественности пережитого. Точно смываемый морским бризом, один образ памяти уступает место другому. Чего не было на самом деле — дорисовывает фантазия. Что не было высказано тогда — приходит сейчас. Героям удалось прочесть друг друга, словно книгу, запоем, и они ни на йоту не стали от этого менее интересными. Человеческая индивидуальность способна подарить множество приятных сюрпризов, эту особенность и берет за основу режиссер, приправляя черточками своего стиля.
Несколько раз люди оказываются перед выбором, который может определить, конец ли сказке, или будет продолжение. Диалектика Канеллопулоса дарит голос даже неодушевленным гостям в кадре. Дом мужчины зовет к себе женщину, но что-то невесомое удерживает ее, не давая сделать следующий шаг. Гармония душевная оказывается превыше гармонии физической, хотя героев в застенчивости заподозрить сложно. Греческий художник не добавляет лишних тонов в черный или белый цвет. Слишком тонка и эфемерна связь, держащая людей друг напротив друга. Может, дело только в скоротечности этих часов, но важнее, что Канеллопулос оставляет героям пространство для последующего переживания, которое даст возможность дополнить встречу новыми деталями. Со временем их становится много, граница между вымыслом и реальностью незаметно растворяется, открывая дорогу грезам. Их отличие от сновидений в том, что человеку не нужно отдавать себя во власть своенравной ночи, необходимо лишь настроить память на нужную волну.
Утреннее пробуждение нередко приносит разочарование, ведь того, что было увидено, больше не вернуть. Но не зря режиссер делает столь сильный акцент на перемене времен года. Какой бы пейзаж ни был за окном, он не закрывает неба, вобравшего главный для героини образ того, к кому живы чувства, не нуждающиеся в наречении их любовью, страстью или привязанностью. И раскрытие этих чувств за мгновение длиной в интерлюдию возможно, если расставание прошло на нужной ноте. Железнодорожный перрон стал самым терпеливым провожатым для двух расстающихся душ. Они сошли с него, будучи друг для друга никем, а вернулись — всем. Шум природы помогал им слушать и слышать, а стук колес стал симфонией прощания — ожидаемой, грустной и счастливой. Погода вновь переменится, пройдут года, но останутся воспоминания, которые время стереть не в силах.