Муратова: опыт первого просмотра«Чеховские мотивы» — вольная экранизация малоизвестных чеховских «Тяжёлых людей» и «Татьяны Репиной» — стали примером кино, исполненного в лучших традициях русского абсурда. Авторский стиль режиссёра Киры Муратовой удивительно близок к драматургическому почерку А. П. Чехова. Говоря о творчестве этих авторов, мы имеем дело с миром, живущим по своим внутренним законам, художественно совершенным, выстроенным вопреки общественному консенсусу, населённым людьми, находящимися в обострённых отношениях с обыденной реальностью.
Фильмы Муратовой нередко сопровождаются противоположными зрительскими реакциями (от «вы в своём уме?» до «это же гениально!»), и «Чеховские мотивы» в этом смысле можно считать эталоном. История о провинциальном актёре, который предпочел бедной суженой богатую невесту, казалось бы, обладает совершенно ничтожным потенциалом найти кинематографическое воплощение, но… Гротескные, маневрирующие на грани абсурда «говорения по кругу», наигранные, пафосные эмоции, тяжёлые для восприятия мотивные «скрепы», пренебрежение чёткостью жизненных реалий эпохи — всё это позволяет Муратовой воссоздать атмосферу жуткого, иррационального, болезненно пошлого пространства, где человеку можно и разгуляться, и задохнуться.
Фильм начинается с экспозиции сарая, в котором «взрослые» собираются устроить магазин: в детских репликах «это наш двор!» узнаётся трагедия «Вишнёвого сада» — первого сюжетного интертекста. Затем на нервы зрителя предлагаются будни семьи, состоящей из кучи детей, бедного студента, девушки лет тринадцати, замученной матушки и деятельного, верующего отца. На уровне интерьера Муратова намекает на некоторую странность происходящего в фильме: советский быт гармонично сочетается с дореволюционным, а Чехов и вовсе возведён в лик святых, что, как ни прискорбно, резонирует с идеей неизменности, пошловатости русской жизни. Образы самих героев создаются при помощи речи. Дети вечно визжат и спорят, студент омерзительно-надрывно просит денег, юная девушка, как и многие героини Чехова, в нежных и в то же время оскорбляющих тонах рассуждает о жизни, мать жалуется, что её никто не слышит и не понимает, а отец, зацикленный на дожде и расходах на сарай, не выдерживает устроенного балагана и «закатывает» скандал. Находиться среди этого непрекращающегося, оглушающего, ограниченного абсурда невозможно -пути персонажей расходятся (студент уезжает, отец продолжает строить никому не нужный сарай, а мать успокаивается бессознательной формулой «балет, смотреть, красиво…»).
Затем режиссёр смещает ракурс с несчастного семейства на горожан, которые прибыли на венчание в деревенскую церквушку. Мотивы бедности и духовного застоя сменяются ощущением помпезности и гниения. «Святое таинство» артиста-пижона с богатой невестой показано как нудное, формальное мероприятие, благодаря чему Муратовой удаётся убедительно раскрыть типажи посетителей церкви. Зритель становится всевидящим наблюдателем — ни одно лицо не проскользнёт мимо, каждая сплетня займёт достойное место…
Речевые приёмы Муратовой во второй части фильма эволюционируют: теперь герои озвучивают свои мысли вслух, не контролируя «выдаваемое в люди». Например, священник совмещает язык священного писания с газетно-разговорным регистром, а жених, помешавшись из-за призрака своей бывшей умершей жены, знакомит окружающих с заученными диагнозами и таблицей умножения. Состояние этого героя становится олицетворением давно запущенного хаоса: происходящее — это месть за отравление бедной Татьяны или обыкновенное течение жизни со всеми полагающимися перешёптываниями, улыбками, кряхтениями, разочарованиями и звоном колокольчика в ушах? В показанной Муратовой церкви — апогее людской пошлости и низости — существование кажется в разы теснее и нестерпимее, чем в доме с десятью детьми и замученными родителями.
Муратовско-чеховский круговорот жизни, не имеющий великого смысла, нельзя понять умом. Действие в «Чеховских мотивах» двигает абсурд, смешной и печальный, раздражающий и убаюкивающий, и всё же такой привычный, национальный. Выводить зрителя из сконструированного мира-кошмара Муратова решается с помощью музыки («разрядочный» балет в первой части фильма и романс жениха — во второй) и символических успокаивающих кадров (куры в начале, свиньи в конце существуют как своеобразные метафоры деградации героев). В этих режиссёрских находках состоит какая-то неуловимая гармония, схожая с иронией в чеховских произведениях.
«Каждый день венчаем — да всё не имеет смысла. Бог не слышит. Венчание, похороны, крещение…» — этими словами заканчиваются мои заметки по «Чеховским мотивам» Киры Муратовой. Фильм, конечно, непрост в психологическом и концептуальном отношениях, однако, благодаря форме подачи и атмосфере, в сознании зрителя отчётливо создаётся образ бессмертного чеховского абсурда вкупе с муратовскими воплощениями идеи о том, что «не жизнь такая, а мы».