По закоулкам в тишинеСоветский день сурка. Просыпаешься, идешь в институт, читаешь лекции, возвращаешься домой, там пилит жена, заходишь в туалет, устраиваешься на краешке ванной и берешь в руки осколок той замечательной жизни, которую мог бы прожить, — гитару. Играешь. Увлеченно, упоенно, удивительно. Но ты — лишь призрак, тень потенциального себя. Талантливого, признанного, уважаемого, а на деле скромного, непритязательного, микроскопического. Так живет Муравин В. П. Лет тридцать уже, наверное.
Маленький человек в огромной стране. Маленький одаренный музыкант в безликом трудоориентированном мирке. «Талант не кормит», — говорит супруга Муравина, гарант булки с маслом в своем доме, но не гармонии в собственной душе. Очень важный и болезненный выбор — заниматься делом любимым или… работать. Творчество — риск, боязнь чужого мнения, зависимость от вдохновения. Вряд ли товарищ Муравина, окрыленная визитом музы хирургии, раскраивала бы пациентов изящнее и одухотвореннее. Вряд ли она вообще задумывалась о таких категориях. Другое дело супруг. Однако он только и делал, что думал и ничего не думал делать. Выгнанный на обочину собственного бытия герой так или иначе фигурирует в нескольких фильмах Тодоровского. Путы путанские, рабоче-семейные, исключительно женские с 38 звеньями-годами несчастья, искомые любовные, стеснившие так не вовремя, так неправильно. О состоявшихся говорить нечего: каждую лазейку для разговора с самим собой заполняет убежденность в благополучии. Только так не бывает.
С простой человеческой нереализованностью понятно. Начинать наконец жить Муравину поздно. Только такая мысль и крутится в голове на протяжении всей ленты. Как бы ни старался Тодоровский расшевелить своего подопечного совершить не действие, но поступок, бунт героя вял, мелочен и, увы, уже смехотворен. Загромождение образа Муравина атрибутами плохиша напоследок приумножает контраст с его истинной затравленной натурой, безмерно доброй, конечно, но как-то все себе во вред. Однако и дарит надежду: а вдруг что-нибудь стоящее в конце концов у него из этого калейдоскопа нелепостей получится. Чувствуется, в равной степени удачным было бы возвести в абсолют горечь бесцельно растраченных лет. Загасить мало-мальски теплящийся огонек перемен — резко, грубо, злобно, как в «Интердевочке». Но в 1986 году режиссер не стал поступать столь сурово. Сработала единственно серьезная ловушка, быть может, та, ради которой и не был окончательно поставлен крест на преподавателе — он взялся предостеречь другого, еще молодого и перспективного от своих ошибок, страхов, сомнений. Чтобы через тридцать лет не пристраивался на краешке ванной такой же потерянный, сотканный из упущенных возможностей человек. Как же хочется, чтобы ему удалось.
А ведь еще есть дочь. Она появляется в фильме внезапно, не сразу удается понять, кто же это, какое отношение такая взбалмошная и наглая девица имеет к талому В. П. И узнавать друг друга они начинают только на наших глазах. Столкновение угасающего существования и горячности жизни — они, конечно же, влияют друг на друга, но почему же так поздно?.. «По главной улице с оркестром» — печальное высказывание Тодоровского, степень печальности которого зависит от уровня громкости внутреннего монолога зрителя. Если на секунду представить, что подобное происходит уже или может произойти с тобой, становится неуютно, страшно, катастрофически страшно. Тяжело осознавать, что останешься канцеляристскими инициалами в бесконечно бесполезных платежках, распоряжениях, уведомлениях. Что главная улица в твоей жизни будет только одна или ее не удастся отыскать вовсе. Набрести в лабиринте переулков, полных неуверенности, тишины и неизвестности. Уловить отзвуки струнных, духовых, клавишных. Вырасти наконец из безликих В. П., зашагать бодро и в удовольствие, замечая все и всех вокруг, стать заметным для других, покорить пугающую прежде высоту. Стать Василием Павловичем Муравиным. Хотя бы на миг. Который, верю, продлится. Теперь — продлится.