«Говорят, у любви острый вкус…»Одинокий факел робко освещает коридор подземелья, по которому ступает девушка, имени которой не знала Библия. Длинные волосы обрамляют выразительное лицо с огромными глазами, в которых детский страх удивительным образом соседствует с подростковым любопытством и взрослым упорством. Дитя порочной власти, приспешница кровавого престола, но по-своему еще чистое создание Саломея идет к человеку, которого почти не знает, но истово желает. Уродливую гримасу состроила любовь — у такого союза не могло быть светлого будущего, как не мог пророк Креститель принять падчерицу Ирода Антипы. Прикосновение губ, цепкие пальцы на женской шее, острые ногти, рвущие в кровь мужскую щеку — смерть довольно потирает костлявые руки, ведь Иоанну, осмелившемуся отвергнуть юную Саломею, осталось теперь недолго жить. Один всего танец в услаждение царского взора влиятельнее всех судов на свете. Ни к чему обвинения, допросы, слова защиты и приговор. За танец сатанинского ангела Ирод исполнит любую его прихоть.
Знаменитая пьеса Оскара Уайльда лишь формально опирается на евангелистские мотивы, в действительности же встреча Саломеи с Иоанном Крестителем стала чем-то большим, чем одним из трагических проявлений любви. Впрочем, ради нее ли был исполнен танец семи покрывал? С трудом верится, что завороженная материнскими словами Саломея сознавала, что она творит в мрачном каземате. Ведома была девушка не разумом, а голосом инстинкта, жаром вожделеющего тела, железной волей порочного искушения. При минимуме кинематографических средств канонический сюжет обрел еще одну жизнь, пусть и не вырвавшуюся из глубокой ямы европейского андеграунда. Дешевая съемка, минимум декораций ничуть не помешали Клайву Баркеру передать динамичный ужас, к которому привело обычное любопытство, смешанное с подростковой непосредственностью и неопределенностью. Отправив немногочисленных персонажей в кошмарные застенки, начинающий в ту пору режиссер сам не заметил, как дымка тысячелетней истории мягким облаком обволокла танцующую деву.
Депрессивная музыка десятком понурых колокольчиков отдается в ушах. Сухой треск огня, зловещие шорохи предвещают страшное событие, которое вступает в нелегкое противоборство с красотой грациозного танца. Не нужны слова, когда прекрасная девичья фигура говорит о многообразии чувств хозяйки. Образ Саломеи вышел пугающе цельным, велеречиво таинственным, обаятельно мрачным. Фильм студит кровь в жилах не поворотами известного сюжета, а волнительным ожиданием, совпадающим с наивным желанием любоваться танцем как можно дольше. Как известно, выбора у царя Ирода не было, и каземат станет вечным пристанищем хотя бы для одного человека. Однако ловкая игра света и тени заставляет усомниться в предопределенности развязки. Баркеру удается вогнать зрителя в водоворот выворачивающих разум наизнанку сомнений. Саломея — одинокий ангел или расчетливая дьяволица? Иоанн — жертва оговора или бессердечный фанатик? Ирод — человек слова или прирожденный деспот? Персонажи сходятся в тройственном противостоянии, свидетелем которому остается лишь колеблющееся пламя факела. В подземелье решаются человеческие судьбы, по безумному взмаху руки, по шелесту ниспадающей простыни.
Во времена, когда Клайв Баркер еще не был признанным драматургом, и его имя не связывалось со знаменитой серией фильмов «Восставший из ада», он создал чистилище, забыть о котором очень не просто. «Саломея» с технической точки зрения не поражает воображение, но, в конце концов, многие будущие мэтры режиссуры начинали с малого. Парадокс состоит в связи этой короткометражной ленты только с ее продолжением «Запретный», и ни с чем другим в творчестве Баркера. Неспроста таким долгим вышел перерыв у режиссера перед премьерой самого известного его фильма. Будто прикосновение к древнейшей трагедии оказало эффект отчуждения даже на самого творца, открыв дорогу к изучению адского благолепия, для воплощения которого не потребуется пролистывать Библию. Танец при мрачном антураже стал символом могущества человеческого безумия, легко обретающего изящные женские черты. Кто бы ни был ответственным за события, произошедшие в темнице Иоанна Крестителя, а драматичный распад здравого смысла останется несоизмеримо более важным, чем любые нюансы его изображения.
