Мизантропия, депрессия, богохульство…На сомнительные лавры самого богохульного фильма в истории найдется немало претендентов, большинство из которых (подобных «Последнему искущению Христа» или «Коду да Винчи») таковыми являются только в воображении фанатично и бездумно верующих людей. Но, как известно, дыма без огня не бывает, следовательно и набат, периодически раздающийся от представителей религиозной общественности, должен иметь какие-то реальные причины помимо высосанных из пальца предлогов.
И в начале 80-х годов один из ведущих режиссеров Neuer Deutscher Film (Нового Немецкого Кино) Вернер Шрётер не просто дал повод обвинить его в оскорблении христианской веры, но сделал это сознательно и цинично, сняв картину, которую иначе как святотатственной назвать не сможет даже самый либерально настроенный критик. Экранизируя скандальную пьесу немецкого драматурга конца XIX-го века Оскара Паниццы, Шрётер прекрасно отдавал себе отчет, что он делает. Он не просто извращал и высмеивал евангелические образы, подобно Лео Таксилю — он мазал их толстым слоем дерьма, не оставляя ни малейшей лазейки своим вероятным адвокатам. Другое дело — зачем он это делал. Для того ли, как объяснял некогда на суде Оскар Паницца, чтобы привлечь внимание к духовному перерождению католической церкви, давно уже потерявшей право называть себя представителями Бога на Земле? Вряд ли… Если текст самой пьесы еще подразумевает какие-то варианты и оправдания, то его визуализация, осуществленная Шрётером расставляет все точки над «i» — главной целью режиссера было богохульство как таковое и оскорбление самых святых из символов христианской веры. Церковь, как институт Шрётера не интересовала. Ему нужно было сокрушить сами основы католической веры, разочарование в которых на тот момент он, вероятно, испытывал.
Такой поступок не мог совершить атеист, тем более — агностик. Только истово верующий католик в момент крайнего разочарования не в вере даже: в людях, в человечестве, в цивилизации — в исступлении отрицания столь публично и яростно мог оплевать все, что являлось ранее смыслом его жизни. А Шрётер был католиком и человеком весьма правых взглядов. Но предыдущий фильм режиссера, «День идиотов», уже давал повод говорить о состоянии тяжелейшей депрессии и мизантропии, в котором находился в те годы талантливый кинохудожник. А тут еще случай с картиной «Призрак» его друга Херберта Ахтенбуша, в которой Шрётер принял участие в качестве актера. Она была отвергнута цензурой с обвинениями в «оскорблении религии», хотя взгляд цензоров, как это часто бывает, в том случае был весьма поверхностным. Вот Шрётер, похоже и решил — бить наверняка.
Сама история, рассказанная в пьесе Паниццы (запрет на которую, кстати, был снят только нацистами) выглядит, мягко говоря, весьма скабрезно. Драматург представил историю появления сифилиса, как наказание, придуманное на Небесах за излишнюю распущенность человечества, отнеся земную часть действия ко временам папы Александра VI Борджиа. Милые отношения между Богом-Отцом и Сатаной, намеки на эротизм в отношении Девы-Марии и тому подобное уже делали пьесу весьма щекотливым литературным опусом. Добавьте сюда антисемитизм Паниццы, для которого Библия была собранием еврейских сказок — картина вырисовывается не самая приглядная. Все это однако не мешает пьесе сегодня публиковаться (в том числе и в России) и периодически ставиться на сцене. А вот фильм Шрётера — табу, исключенное даже из коллекционных изданий его картин. И причины этого понять несложно. Даже человеку крайне скептически относящемуся к религии смотреть «Любовный собор» эпизодами бывает неприятно. Что уж говорить о человеке воцерковленном.
Иисус — дебил от рождения с сексуальным влечением к матери, при малейшем волнении тянется сосать ее грудь; Мария — шлюха, зачавшая ублюдка неизвестно от кого (возможно, что и от Сатаны), крутит любовные шашни с Дьяволом, не стесняясь своего подкаблучника Иеговы; Святой Дух в образе голубя гадит на лысину Бога-Отца — одно перечисление картинок, предстающих на экране способно повергнуть в ужас любого, кто неравнодушен к вере. Да и остальные, наверняка, нервно передернут плечами. Добавьте к этому гротескный грим, напоминающий макияж, применявшийся в немом кино, только гипертрофированный в несколько раз — и вы получите ходячие трупы, представляющие святые для каждого христианина символы. Зачем? Только затем, чтобы выплеснуть наружу свои отчаяние и депрессию? Человечество, конечно, не заслуживает снисхождения — но по нему Шрётер уже прошелся годом раньше. Показалось мало… Теперь настала очередь Бога.
Обрамляющие основное действие, которое явилось перенесенным на экран спектаклем итальянской театральной антрепризы, эпизоды гротескного судилища над Паниццей выглядят как попытка режиссера оправдаться перед самим собой. Дескать, смотрите как несправедливо общество, осуждающее Художника. Глядите, как отраженная в кривом зеркале талантливых актеров «Нового Немецкого Кино»: Магдалены Монтесумы, Маргит Карстенсен, Курта Рааба — серость подавляет талант. Ну, да — с этим не поспоришь. Бывает… И очень часто. Вот только при всей недюжинной одаренности Шрётера здесь он полностью отдался темной стороне своего гения. И выдал фильм, оценить который публика сможет только тогда, когда о христианстве будут вспоминать так же отстраненно, как сегодня мы говорим об олимпийских богах. До того момента «Любовный собор» обречен на яростную критику или болезненный интерес к запретному плоду, отягощающему безупречное фильмографическое древо немецкого мэтра.