Бракованная историяФильм логичнее было бы назвать – «История развода», или ещё точнее – «История бракоразводного процесса», поскольку, после коротенькой портретной увертюры «она-он», повествование переходит к разрыву отношений, и дальше только усугубляется, отдавая души разводящихся на откуп адвокатам. Имеется буквальная отсылка к «Сценам супружеской жизни» Бергмана, но и без того ясно, чем «вдохновлялся» Баумбак. Но если прибегать к сравнению, то оно явно не в пользу последнего.
Если в «Сценах» супруги выпотрошили отношения, выжали из них всё возможное, обнажили все противоречия, причём, без посторонней помощи, устроив этакий сеанс смелой самопсихотерапии длинную в жизнь, то здесь просто два инфантила не справились с проблемой «моё-твоё» на ранней стадии брака. Но даже по ту сторону сравнений, мы становимся свидетелями убогого зрелища, где два, на первый взгляд – «близких» человека, и без того, с невысокой степенью сознания, только лишь усугубляют свои аффекты.
Интересно, что главной причиной расхождений, парочка считает проблему потери «личности» в брачном союзе, особенно Николь (Йоханссон), которая и запускает этот невзрачный процесс. Пускаясь в длинные сбивчивые речи о «моём», о забвении, поиске и реинкарнации своего Я, они оба, очень быстро, и без лишних раздумий вручают себя адвокатам, с выдохом снимая с себя ответственность и благополучно избавляясь от этого столь желанного Я.
Семейные разговоры переходят в плоскость юридического языка, где живые претензии деградируют к мёртвым формулярам иска, а конкретная личность жизненных перипетий к абстрактному лицу судного процесса. Я отчуждается от самого себя, и мы видим страдающее безволие, подчинённое воле юристов. Здоровый семейный уговор, условие без бумаги, за столом представителей переговоров превращается в договор, требующий печатного закрепления. Юридическая воля растёт, а ментальное движение разводящихся затухает, они опустошаются, превращаясь в полые куклы, игрушки в руках представителей.
Соответственно, судебная драма оттягивает одеяло драмы брачной на себя, нарастает холодность, формальность, чему подыгрывает безликая фигура социального работника, тестирующего по алгоритму отцовское и материнское поведение. Жутковатый в своей отстранённости арбитр, не вникающий в конкретную жизнь семьи, но проверяющий работу программных приложений «мама/папа». Парочка предельно отстраняется от самой себя, погружаясь в прямолинейное самопротиворечие. Они не властны не только над самими собой, но и над юридической сценой, играющей ими, они просто следуют некоему року процесса, от причастности к которому, также стараются всячески уклониться.
Контролируя театральные сцены в качестве режиссёра и актрисы, они не желают контролировать сцену своей брачной жизни в роли супругов, возможно, не только брачной, но жизни как таковой. Абсолютное самоустранение в принципиальной неспособности понять и принять экономику семейного союза. Ведь даже пресловутое «моё» оценивается примитивно, как исключительное Я, вплоть до снимающей какой-либо союз атомарности, что закономерно трансформируется в частную собственность, в либеральное право с претензией на власть над ребёнком, имуществом, капиталом.
Это «моё», оказывается, вовсе не следовало какому-то зову пробуждения личности (тогда бы с браком всё было в порядке), а продолжало оставаться неразвитым требованием приватности, сатисфакции по частным счетам. Моё – это половина премии, половина времени ребёнка, просторный дом (один из аргументов разрыва и переезда в качестве комичного лейтмотива), калькуляция творческих инвестиций, мыслей, идей, какие из них были твои, какие мои и т.д. Делёж настолько мелочный, что супруги не чурались даже грязной игры, безвольно выдавая юристам даже свои маленькие нелицеприятные секреты, вырывая рядовые детали из невинного контекста и прикрепляя к делу в контексте обвинения.
Теперь можно заметить, что и вступительная увертюра страдает общим пороком дележа – любовные портреты классифицируются, супруги раскладывают личности друг друга на моё и твоё. Порой казалось, что вот-вот, и кто-то проявит волю, но нет, порывы резкости Чарли (Драйвер) быстро обрывались и носили, скорее театральный характер, есть даже сцены, где он карикатурно дурачась, переходит к реальности и тут же стушёвывается. Николь кажется более активной только потому, что запускает разрыв и настойчивее вверяет себя в цепкие руки своего виртуозного адвоката.
Специалист по бракоразводным процессам Нора (Лора Дерн) эффектно демонстрирует болезненную картину самоутраты в представительности, регистрируя насущное социальное положение в Америке, в частности – проблему исчезновения Отца. И с этой точки зрения, и пожалуй только с этой, история Баумбака представляет некоторый интерес, как ревизия предшествующих бракоразводных фильмов в связи с новыми социальными условиями. Но с точки зрения сцены и персонажей, за вычетом неплохой актёрской игры, история менее привлекательна, чем те же, прямо процитированные «Сцены» Бергмана. Если есть желание более глубоко поразмыслить над противоречиями именно брачных отношений, то шведская драма несравнимо больше этому способствует.
6 из 10