Руки прочь от Ивана ДенисовичаИсторическое кино у нас совсем разучились снимать. Казалось бы, такую простую повесть, как «Один день Ивана Денисовича», трудно испортить — однако ж легко умудрились, превратив в сущий балаган.
Ведь что показал нам Солженицын? Самый обычный день самого обычного зэка — без героизма, трагедии, пафоса и душевных страданий — «таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три». Все мысли Ивана Денисовича заняты хлебом, кашей да баландой, а если еще «в карцер не посадили, хорошо процентовку закрыли, подработал вечером и табачку купил», так и вообще «жить можно». Вот это-то и было самое страшное, самое вопиющее у Солженицына — человек-вещь, человек-вошь, человек, от которого осталась только одна буква — та, что вышита на номере Щ-854, — ради этого и писалась повесть, этим и был отвратителен лагерь как таковой.
Неудивительно, что рядовой зэк Иван Денисович и сел-то ни за что. Как все. «В феврале сорок второго года на Северо-Западном окружили их армию всю, и с самолетов им ничего жрать не бросали, а и самолетов тех не было. Дошли до того, что строгали копыта с лошадей околевших, размачивали ту роговицу в воде и ели. И стрелять было нечем. И так их помалу немцы по лесам ловили и брали. И вот в группе такой одной Шухов в плену побыл пару дней, там же, в лесах, — и убежали они впятером. — За что сел? За то, что в сорок первом к войне не приготовились, за это? А я при чем?»
Что же показывает нам Глеб Панфилов? Напротив, героя! Подбившего пять танков в неравном бою, затем преодолевшего минное поле, в лагере идущего за товарища на 10 суток карцера, что значит «на всю жизнь здоровья лишиться. Туберкулез, и из больничек уже не вылезешь». Более того, страдальца и мученика, чья жена умерла, и теперь все думы о дочках, одна из которых непонятно от кого беременна. Да мир должен рухнуть, если такой человек не выйдет на волю, вот и начлагеря уже склонился перед его духовной силой, скостя один день несправедливого карцера! Какой уж тут рядовой зэк — тут образ Настоящего Человека вырисовывается!
Вот только неувязочка. С текстом Солженицына, с простецкими, житейскими, крестьянскими фразами его Ивана Денисовича, который просто живет-выживает, все это не имеет ничего общего. А тексту следовать хочется, потому как вроде снимаем «по мотивам». Поэтому и раздваивается у Панфилова его персонаж: то герой и мученик, а то солженицынский Щ-854, лагерем «вполне удоволенный». Поэтому и объявляется ни к селу ни к городу мистика в виде невесть откуда взявшихся девочки и матери, в трудную минуту помогающих Шухову. Словно ангелы ведут его под ручки сквозь невзгоды и бури жестокого века. Его-то ведут, он герой, а остальные — лишь фон его крестного хода. Как же это не по-солженицыновски, как это анти-солженицыновски! Опять перед нами история героя, для которого и лагерь — лишь оселок его духа. Такому и лагерь нипочем, такой и лагерь перенесет. Ведь Шухов выжил, вышел, как неоспоримо дает нам понять последним кадром Панфилов. А вот вышел ли Иван Денисович, выжили ли миллионы иванов денисовичей — то Панфилова не интересует, так, разменная мелочь истории…