Цветы на могиле идеализмаДепардье не впервой, ой как не впервой играть сильную личность, плюющую на правила. Дантон, Роден, Видок, Сирано, Колумб, Ватель, Распутин… Масштабы. Масштабы! Но в этом фильме сильный мира сего (так и не ставший президентом Франции Стросс-Кан), такой большой, такой влиятельный, как-то вдруг оказывается в маленькой-маленькой тюрьме-мышеловке. И оказавшись там, он почти понимает, что он всю жизнь в ней и был. И размеры его — те же. Герой шел по пути уменьшения себя. Уменьшения — разрушения. И, словно актер, которому не нравится играть на сцене одну и ту же роль из года в год, сам подпиливал собственные подмостки, чтобы, наконец, перестать играть и почувствовать себя живым («чувствую себя живым только когда занимаюсь любовь с женщиной»).
Весь фильм — это довольно простые и потому очень резкие оппозиции. Жизнь против политики, инстинкты против игр в масках, «я монстр» против «нужно сохранять лицо». А в финале уже не остается никаких против. Лишь безнадежные и, в общем-то, никому не адресованные, разве что зияющей пустоте: «я ничего не чувствую», «никто не может никого спасти», «я всего лишь лишился чувства собственного достоинства». Наивный, наивный профессор из преданного и проданного прошлого… Никакие цветы на могиле твоего идеализма не перебьют его вонь!
Фолкнер в своей Нобелевской речи в далеком 1950 году напал на всю современную литературу. Он говорил: «Писатели и писательницы забыли о проблемах борющейся души. Но только эти проблемы рождают достойную литературу… Писателю придется учиться заново. Ему нужно понять, что страх — самое низменное из чувств, и, постигнув это, уже навсегда забыть о страхе, убрать из своего творчества все, кроме правды о душе, старых вечных истин — любви, чести, жалости, гордости, сострадания и самопожертвования, без которых любое произведение обречено на скорую гибель. И покуда писатель не сделает этого, над его трудом нависает проклятие. Он пишет не о любви, а о вожделении; о поражениях, в которых никто не теряет ничего ценного, о победах без надежды и, что хуже всего, без жалости и сострадания. В его горе нет всем понятного горя, и оно не оставляет глубоких следов. Он пишет не о человеческой душе, а о волнениях тела. И покуда он не поймет этого, он будет писать так, как будто он стоит и наблюдает конец человека и сам участвует в этом конце. Но я отказываюсь принять конец человека…»
Слова эти — а им уже более 60 лет — актуальны до сего дня. В том числе и для кино, судя по тому, что показывает Феррара.
Скорее всего, говоря о «конце человека» в литературе, Фолкнер имел в виду Камю и сродных с ним… Вот и Абель Феррара в своем новом фильме «пишет… о поражениях, в которых никто не теряет ничего ценного, о победах без надежды и, что хуже всего, без жалости и сострадания». Напоминает это «Чужого»? Пишет так, «как будто он стоит и наблюдает конец человека и сам участвует в этом конце…» Чем не атмосфера «Чумы»? «Будьте внимательны при спуске с эскалатора» (одна из первых фраз фильма, звучащая в аэропорту)… Да уж. Как же здесь пахнет Триером и его «Нимфоманкой» (помните финальный спуск героини?), а вовсе не «Стыдом» Стива МакКуина, как говорили на обсуждении фильма в клубе. В «Стыде» был стыд!