Неразрушительный абсурдНа обсуждении фильма в киноклубе я зацепилась за образ неоЦоя и пошла, кажется, не по тому пути, выискивая тенденцию, типажность, героя времени, антигероя и безгеройность. Вообще-то тут надо отбросить слова «тип», «герой». Перед нами не реализм все же. И Лобан — не реалист, а неформал, фокусник, оп-артист, в чем-то провоцирующий, в чем-то обманывающий, лихо тасующий суть и видимость, ломающий норму-систему.
Шапито — цирк. А в нем все ненастоящее (море из бумаги, пламя без огня, блеск мишурных подделок, трюки за печеньку, сальто мортале на привязи).
Но приходят-то туда за настоящим. Настолько настоящим, что верят в него даже дети.
Что-то сродни этой атмосфере настоящего ненастоящего есть и в «Шапито» Лобана. Но есть и другое. Его шапито — это ШОУ, а не праздник. Трагифарсовый Абсурдистан, навевающий мысли о том, что «все нереально, кроме нереального, все бессмысленно, кроме бессмыслицы» (Г. Иванов). И в нем, несмотря на обилие довольно уверенных масок, поз, песенок, — «неудачники вообще все» (как сказал Лобан в одном интервью, только не о фильме, а о нас с вами). Или, если перефразировать Маяковского, все мы немного клоуны — белые и рыжие, арлекины и пьеро, пьеретты и коломбины… Когда-то так снимал Гайдай, не считающий клоунаду и фарс чем-то низким и средним в искусстве. В гайдаевском волшебстве они становились человечными, слишком человечными.
Человечный ли режиссер Лобан? Или манипулятор ходульно-формульными фигурами, подделками, оптическими обманами людей? Ответ коренится, пожалуй, уже в заголовке фильма.
Дружба и Любовь!
Что может быть ценнее этих слов? Именно в них — главные поводы и причины, во-первых, быть человеком, во-вторых, быть с кем-то рядом. Ведь часто выходит, что без кого-то мы никто. И весь фильм — это, по сути дела, человечнейшие — сумасшедшие и смешные — поиски кого-то, кому можно принадлежать, кого можно назвать своим. А его герои — двоечники любви, неумехи дружбы, все у них вкривь и вкось, сплошное какпопальство. Но именно потому — все как у людей.
И в итоге каждой истории у героев появляются шансы — развиртуализироваться, оставшись собой и оставшись рядом. Вспыхивает любовь. Разгорается костром старая дружба. И вместо глухих биоаксессуаров, пафосных ников, интернетзависимых пользователей, экстремальных секстуристов, великовозрастных мальчишей, поддатых пионеров, белокожих индейцев и прочих копий с оригиналов мы видим просто странных влюбленных и просто странных друзей. Пусть и неумелых. Но в любви и дружбе кто ж умеет-то всё? Для тех, кто умеет и знает, как надо, старается мейнстрим. Лобан пока на другой стороне. Где, кажется, никаких культурных, коммерческих и цензурных фильтров.
P.S. (филологический). И все же послевкусие у фильма такое глухое, печальное и странное, как вздох под водой, как цитата из «Распада атома»: «Мы скользим пока по поверхности жизни. По периферии. По синим волнам океана. Видимость гармонии и порядка. Грязь, нежность, грусть. Сейчас мы нырнем. Дайте руку, неизвестный друг». Но эту цитату лихо забивает другая, брыкающаяся озорством и вседозволенностью: «Голосил низким басом. В небеса запустил ананасом» (А. Белый). А критик Михайловский в моей голове тоненько зудит: «Эстетика — это Каин, который может убить Авеля — этику»))