КрайностиЖак Одиар снимает неприятный в своей шероховатости фильм, который цепляется за зрителя каждую минуту просмотра, почти что гладит наждачной бумагой по стёртым в кровь пальцам. Его главные герои — люди-проблемы, люди-случайности, столкнувшиеся друг с другом по воле фатума и встречающиеся вновь по единственно возможной причине одиночества их потерянных душ. Создания со скомканным прошлым и неясным будущим, в котором нет не только света в конце тоннеля, но и самого тоннеля, нет пути куда-то — только сосущая пустота где-то в районе груди. Там, где должно быть Сердце, но на самом деле всего лишь качающий кровь кусок мышц.
Из Али рвётся наружу дикий зверь, безжалостный боец, мечтающий стать чемпионом, но словно в укор собственному эгоизму берущий на себя ответственность за судьбу маленького сына. Стефани любит быть в центре мужского внимания, плавно двигать бёдрами под танцевальные ритмы, падать вглубь жадных взглядов, заводить, возбуждать и оставлять ни с чем. Герои вращаются в совершенно разных сферах, но их траектории пересекаются, сначала случайно — в клубной драке, потом уже преднамеренно — она звонит ему спустя месяцы, одинокая, обрубленная несчастным случаем и продолжающая свой путь по наклонной. Два инвалида встречаются снова, один ограничен собственным восприятием действительности, другая скована увечьем, но оба уже практически сроднились с собственными гротескными тенями на асфальте ведущей в никуда дороги перемен. Одиар преднамеренно удерживает героев в пограничном состоянии, ежеминутно подчёркивая кажущуюся безнадёжность истории, безжалостно заставляет смотреть в глаза ситуации, но не стремится делать хоть какие-то выводы. Полемика фильма оказывается ограничена историей извращённых отношений, деформированных не столько по причине сексуальных пристрастий, сколько из-за душевных девиаций, в остальном же фигурирует лишь простая констатация фактов. Хотя сюжет и делает попытки смыть, стереть грехи героев металлической губкой, но на деле лишь вскрывает старые раны, заставляя их кровоточить с новой силой.
Одиар отмечает основные сюжетные точки, но словно бы не может или не хочет набросать путь движения. «Ржавчина и кость» как будто бы состоит из выжимки ключевых моментов, здесь каждый эпизод достоин внимания, но отсутствует единый механизм, скорее просто разложены по схеме основные детали, между которыми нет необходимой динамичной связи. Но подобная сюжетная статичность позволяет в полной мере оценить безысходность положения героев и проникнуться тем, что в итоге позволяет им сблизиться. Али и Стефани удивительным образом с самого начала воспринимают друг друга «as is», не интересуясь какими-либо причинами, оставляя прошлое в прошлом и принимая во внимание только день сегодняшний. Будучи лишь куцыми подобиями самих себя, с не проходящим ощущением избитости из-за случившихся жизненных перипетий, герои топят собственную тупую агонию, прячут в личных встречах тот факт, что оба они — загнанные звери, изломанные, но всё ещё имеющие необходимые силы, чтобы подняться с колен и пойти дальше. Вот только куда идти? Конечный пункт их пути так и остаётся неясен, скрыт под толщей мутной неопределённости, в которой практически невозможно разглядеть огонёк надежды.
Кажется, что эта немногословная история могла бы проигрываться перед зрителем без слов — всё решают кадры, мизансцены, взгляды и жесты. «Ржавчина и кость» притягивает к себе благодаря дуболомному бычаре-Шонартсу и Котийяр, одним только движением рук очерчивающей в воздухе всю горечь своей утраты. Одиар умышленно эксплуатирует собственных героев через играющих их актёров, возможно, ему и не интересно вовсе, чем может закончиться эта история. Боль на кончиках пальцев Стефани, ощущающих пустоту там, где раньше была тёплая плоть. Боль на разбитых костяшках кулаков Али, в которые в любой момент могут впиться сотни уколов от раздробленных об лёд костей. Боль от осознания того, что они оба могут навсегда потерять остатки самих себя. Эти ощущения всегда будут с ними, внутри них, заставляя неистово бороться даже не за будущее, а за надежду того, что это будущее непременно наступит. Что оно существует даже для таких изгоев, как они.
Посвящается моей любимой доче A Lover of cinema.