Экзистенциальное отчаяние Белы Тарра (часть 4)Редкие синефилы, досмотревшие 'Танго' до конца, гордятся этим и называют просмотр одним из самых запоминающихся в жизни. Конечно, в нем есть и гипнотические моменты, связанные прежде всего с использованием музыки Михая Вига, которая здесь даже лучше, чем в «Проклятии». Однако, решение Тарра экранизировать роман Краснахоркаи почти постранично, въедливо, дословно (кстати слова «от автора», невероятно поэтичны) было серьезной ошибкой прежде всего кинематографического характера.
Как кажется поначалу, концептуально и атмосферно «Сатанинское танго» не добавляет ничего принципиально нового к «Проклятию»: петля повседневного бытия все туже затягивается на шее героев, не оставляя им ни перспектив, ни надежд. Здесь мы имеем дело с эпизодами, в которых действуют разные, почти не связанные между собой герои, (которые впоследствии все же будут соединены), изматывающие зрителя, часто статичные, камера Медвидя движется в «Танго» довольно редко, тревеллинги скупее, многое снято с одной точки.
В фильме присутствуют несколько версий одних и тех же событий а сам он, как и роман, развивается как танец, обозначенный в заглавии, – от начала к концу и от конца к началу. В любом случае здесь есть отчетливые беккетовские коннотации, угадываемыми и в романе Краснахоркаи, когда герои ждут чего-то, что никак не происходит, а время все длится.
Вторая часть «Сатанинского танго» динамичнее первой, завершает ее почти получасовой танец в пивной, где причудливо, за счет постоянной смены повествовательной оптики, сходятся разрозненные нарративные линии. Предшествующая танцу, тому самому танго из заглавия, история девочки, безрадостно, через окно взирающей на свое будущее, способна растрогать даже самого последовательного мизантропа. Краснахоркаи и Тарр, вводя в композиционную структуру картины фигуру девочки, поступают, как Платонов в «Котловане»: они дают героям и зрителю надежду, а потом забирают ее назад.
Счастлив тот синефил, который не прекращает просмотра «Сатанинского танго» после первой его части – он будет вознагражден пронзительной кульминацией в пивной, когда цикличность танго становится в его глазах метафорой всей человеческой жизни. Еще в «Проклятии» долгий тревеллинг вокруг дома фиксирует людей, запертых в его стенах, он проходит полный круг и возвращается в то же место, становясь символом повторяемости жизни, того самого вечного возвращения, которое Ницше назвал «тяжким бременем». В 2012 году Кира Муратова в «Вечном возвращении» с юмором выскажется на тему повторяемости всего и вся, не без горечи, но со светлой улыбкой. «Сатанинское танго» же, как в принципе и все творчество Белы Тарра, к сожалению, начисто лишено иронии, юмора.
Реализм, даже натурализм этой семичасовой картины, стремящейся запечатлеть длительность жизненных процессов максимально близко к действительности способен оттолкнуть зрителя своей имманентностью, ведь любой символизм трансцендентен по отношению к буквальному смыслу изображаемого. «Сатанинское танго» - кино максималистское и потому предельно беспросветное, оно фиксирует цикличность материального бытия, повседневный круг забот и дел героев, которых не интересует ни искусство, ни наука, ни Божественное.
Автоматизм их бытия, всецело замкнутого обыденностью, делает их жизнь преисподней (как говорил Ницше: «Искусство дано нам для того, чтобы не умереть от истины», вот от нее герои и страдают). «Сатанинское танго» открывает свои секреты постепенно, вовлекая зрителя в себя не сразу, а шаг за шагом, но будучи погруженным в этот фильм, из него уже невозможно выбраться.
Разворачиваясь в деревне, в удушающей грязи непролазных дорогах, «Сатанинское танго» - это, по-моему, наиболее реалистическая картина Тарра на тот момент, в ней нет ни документализма «Семейного гнезда», ни эстетства «Осеннего альманаха». Здесь предметная среда давит тут на человека, герои ищут спасения в деньгах, надеясь когда-нибудь выбраться из этой дыры. Тарр тянет до последнего, чтобы не включать смерть в пространство своих фильмов (герои даже о ней не говорят), но все же делает этот шаг именно в своей семичасовой эпопее, что очень показательно.
Смерть здесь, как и в платоновском «Котловане», затрагивает того, кто только начинает жить, и как не странно, она способна потревожить океан апатии героев, толкнуть на отстаивающий человеческое достоинство путь. В третьей, наиболее сюжетной части «Сатанинского танго» мы видим вторжение чужеродного реалистической ткани символического элемента, связанного с проектами Иеремиаша. С этого момента многие эпизоды получают библейскую окраску, например, исход из деревни, однако, Иеремиаш – и не Мессия, и не лжемессия, не Христос, и не антихрист. Это скорее социальный прожектер в духе Бендера, он не обманет, но и ничего не даст.
Картина Тарра заканчивается в доме Доктора, внезапно обрывая нарративные нити с другими героями: заколачивание окон и символический конец света в одной творческой голове, замыкание круга жизни и самой истории вызывают в памяти «Эндшпиль» Беккета совершенно не случайно. В то же время схлопывание повествовательной вселенной «Сатанинского танго» в голове того, кто ее создал, намекает на еще одну параллель – «Провидение» Рене, где также больное, отравленное алкоголем сознание пыталось собрать распадающийся в воображении мир в единое целое.
И это уже, думается интертекстуальная связь, проводимая не Краснахоркаи, а самим Тарром: обнажаемая в финале синефильская природа вроде бы реалистического фильма, символизм которого до поры до времени кажется инородным, по-настоящему потрясает. Получается, что перед нами картина – о карусели смыслов, их танце в отдельной голове, о попытке выразить реальность в вымысле, граница между которыми теряется. Так реализм становится психоделией, это тем более удивительно, что за семь часов зритель готов проклясть режиссера за длинноты, а финале оказывается, что они оправданны. Подобно тому, как мысли путаются в голове, наплывая одна на другую, так и сюжетные линии «Сатанинского танго» смешиваются, образуя неразрешимый узел.
Это еще раз говорит в пользу того, что эти миры создавали люди, а не Бог, у Которого все гармонично, пока в замысел не вплетается человеческая свобода. Многие режиссеры особенно из Голливуда пытаются творить именно как Бог – логично, последовательно, ясно, но это и выглядит смешно, потому что они – не боги. Тарр же и Краснахоркаи вместе с Медвидем и Вигом создают запутанную вселенную, которая прежде всего выражает сложность человеческого сознания. «Сатанинское танго» - не просто амбициозный фильм, игнорирующий правила киноязыка демонстративно и вызывающе, это еще и прорыв к тому, что Делез называл «мозговым кино», к которому относил как раз Рене.
Можно сказать, что «Сатанинское танго» - фильм о том, как вымышленный мир структурируется творцом, но так и не может собраться, ибо творец не всесилен. Зрителям «Сатанинского танго», также, как и его герои, пребывающим в состоянии анабиоза, своего рода кинематографической нирване, выдернутыми из мира, превратившимся в голое зрение без единой мысли в голове под властью магии кино, остается лишь ждать конца этого семичасового марафона, который, как и жизнь, все не завершается…