Преданный СтругацкимиВ одной из лучших своих статей середины нулевых философ и социолог Борис Кагарлицкий, исследуя причины массовых гуманитарных катастроф прошлого века, писал: «Принципиальным отличием капиталистического „рыночного“ террора от террора „тоталитарного“ является то, что последний осуществляется правительством, берущим на себя политическую и моральную ответственность. Напротив, террор рыночный осуществляется стихийно и на политическом уровне за него никто не отвечает». Не вписавшиеся в очередной экономико-политический конструкт люди тихо вымирают, публично не признанные, не оплаканные, не отомщённые, освобождая нужные авторам конструкта ресурсы. И никто не только не признаёт, но и не чувствует своей персональной за это вины. Чисто терапевтическая необходимость художественного исследования механизмов либерального террора назрела в России давно и не была реализована раньше кажется оттого лишь, что слишком сильна была в народе травма от пережитой катастрофы распада. Десять подряд тучных лет подёрнули народную психику амортизирующим жирком, тем самым подготовив почву для восприятия недавно произошедшего — для начала в виде притчи. Сценарий Арифа Алиева пришелся в этом контексте как нельзя кстати, идеально встав во все пазы образовавшегося когнитивного зазора: построив реальность альтернативную, но легко постигаемую, маргинальную, но открытую эмпатии, смоделированную, но утробно узнаваемую. «Новая Земля» оказалась обреченной на жгучий, хотя и несколько постыдный, скрываемый от окружающих зрительский интерес, а вместе с ним — на стилистическое и смысловое одиночество.
Идея чистенько, рук не пачкая, отослать отребье рода человеческого куда-нибудь подальше с глаз долой, из тревожных мыслей — вон, застраховавший и перестраховавшись от него географией, конечно, не нова: в конце концов, так был в свое время обжит целый континент. Другое дело, что глобальный мир более не располагает пригодными для автономной жизни колонистов местами — любые выселенцы на скалистые и бесплодные острова Баренцева моря в выживании своем неизбежно зависят от доброй воли Большой Земли, и буде та о них забудет — перемрут в страшных мучениях. А соблазн выслать и забыть, как захороненные где-то там же радиоактивные отходы — ох как велик. Собственно, вся сладость, всё обаяние идеи — в возможности полного и чистосердечного забвения неприятного, беспокоящего, неаппетитного. Да и забыть-то легко: достаточно кружки воды в мешках с сахаром, беременной самки лемминга в контейнере с крупой, бракованной партии ножей, пустой болванки вместо сигнального буя — простой цепочки случайностей, легко списываемых на халатность, а не злой умысел — и математическое ожидание продолжительности жизни колонистов вплотную приблизится к нулю. По Алиеву, гуманный цивилизованный мир досконально проштудировал «Таинственный остров» Жюля Верна с единственной целью — выявить и заткнуть все лазейки, позволяющие высаженным на остров необитаемый выжить, а выжив — не одичать, но остаться людьми. Единственное исключение в круговой поруке забвения выторговывают себе социологи, с той стороны зеркального стекла жадно и удовлетворенно следящие — конечно, не за благополучием колонистов — но за процессом их расчеловечивания. И заносящие удобные им факты в реестрик, дабы, если вдруг что, иметь стандартное свое национальное оправдание ("С нашей стороны ни погиб ни один человек, только восемнадцать туземцев»).
Отношение к ответственности, покорная готовность нести её одних, панический страх быть привлечёнными к ней других становится главным психологическим водоразделом сценария. У Алиева выходит так, что шанс сохранить в себе человеческое всем смертям назло есть лишь у первых, вторые — будь они сто раз невинными формально, сторонними наблюдателями, сквозь волшебный прибор Левенгука смотрящими за тем, как резвятся и пожирают друг друга гады — это в колледжах взращённые звери, чудовища в масках людей, стоящие бесконечно ниже последнего урки, который раз и навсегда уяснил себе, что за базар нужно отвечать. Ниже, потому что опаснее. Ведь именно благодаря им жертвы экономической эффективности остаются непризнанными и преступления над ними — неосознанными, а потому экономические холокосты могут повторяться снова и снова. Они лукавы: их лживые речи способны совратить и самых стойких, самых просветленных: севший за самосуд зэк Иван Жилин был когда-то командиром космолета «Тахмасиб», фотонного корабля, бороздившего просторы Вселенной путем на Амальтею, но потом его (а заодно и всех читателей) предали авторы, польстившиеся на хищные вещи века. Но, к счастью, и они не всесильны, потому что герой, бывает, перерастает создателя, дабы вострепетать и воспарить.