И так ему и надо, так ему и надоВот самое начало первой серии и перед нами кухня, на которой сидит человек по имени Олег. Его кроют отходняки и дотошная, очень странного типажа, жена пытается призвать его к ответственности и посещению батюшки.
Сразу становится немного душновато, но не потому, что камера то и дело меняет план, отсылая к нестабильному состоянию главного героя, а от топорного клише, со всем этим набожным великомученичеством жён в логове конченного грешника.
По мере развития сюжета стереотипов становится больше, а абсурд начинает накаляться: Олег то и дело лавирует между 'растяпой' и 'суперменом', он то теряет сына, то мочит людей пневмопистолетом, то робеет перед любовницей, то с легкостью перелезает между лоджиями на 18 этаже, то не может урезонить по телефону жену, то нанимает целый сквад бомжей для реализации горы запрещенного, то стыдливо врёт матери, то пилит на кухне бензопилой замоченных тем же самым гвоздезабивным пистолетом людей (о_о). Это всё не вызывает ни сострадания, ни восхищения, это вызывает ощущение наспех собранного на острую повесточку сумбурного треша, от которого хочется неустанно восклицать какие-нибудь маты.
В сериале некому сочувствовать. Все кажутся по-плохому поехавшими. Даже сын Олега, которого, в общем-то, украли бароны, чувствует себя, как говорится, сомнительно, но окэй и под видеозапись начитывает папе стих про тропинку и лесок. Почему ему не страшно? Причем здесь этот набивший уже оскомину стих?!
Не ждала ничего хорошего сразу после первой серии, но после пятой уверена в плохом.
Я не представляю, почему Пётр Фёдоров, этот статный, сдержанный, интеллигентный актёр, вдруг выбрал такую тему и так откровенно плохо вник в её суть. Как тонко и страшно можно было бы показать героя, ведущего действительно двойную игру, пытающегося тянуть эту нитку социальной жизни над пропастью употребления. Но вместо этого, мы получаем грубый образ упоротого маргинала, помещенного в фантастические обстоятельства, где вместо триллера уже местами натурально какое-то шапито.
Жаль, конечно, была надежда.