Упущенное воспитание«Гадкие лебеди» - наиболее зрительская картина Лопушанского, сделанная к тому же почти по канонам триллера, но от этого не становящаяся слабее других его работ. Впервые взявшись за экранизацию литературного произведения, режиссер лишь выиграл во внятности и четкости своего художественного высказывания, показав себя помимо всего прочего еще и талантливым читателем. Работа над экранной адаптацией повести братьев Стругацких возвратила постановщика к истокам его работы в кино – ленте «Письма мертвого человека», над сценарием которого трудился и Борис Стругацкий.
По этой причине дискурс о судьбах гуманизма вновь воскресает в эстетической вселенной Лопушанского но под несколько иным углом, чем в его полнометражном дебюте: если в «Письмах…» маргинализация гуманизма озверевшими и озлобившимися мизантропами не вызывала ни у режиссера, ни у зрителя никаких симпатий, их сочувствие было целиком на стороне Ларсена и пастора, то в «Гадких лебедях» перед нами – сложное логическое уравнение со множеством неизвестных. Никогда еще Лопушанский так объемно и многомерно не сталкивал противоборствующие позиции: люди, рассматривающие мокрецов и их воспитанников как врагов, преступающие законы человечности во имя собственной безопасности, и сами объекты их ненависти, роботизированные игрой чистого интеллекта, не верящие людям и презирающие их.
Главный герой оказывается, как бы между двух огней, не принимая ничью позицию, он, как Ларсен, стремится разрешить эту чудовищную нравственную дилемму на основании гуманизма, но он – фактически один, и потому все его миротворческие стремления обречены на провал. Дети из школы мокрецов, - метафора упущенного для человечества будущего, когда воспитанием нового поколения управляет кто-то другой, превращая его в сумму эмоциональных инвалидов, гиперразвитых интеллектуально, но сердцем, как герой из повести Киза «Цветы для Элджернона», остающихся на примитивном уровне.
Проблему, заданную Стругацкими, сам режиссер определил (в обсуждении его картины в телепрограмме «Закрытый показ»), как «противостояние интеллекта и анти-интеллекта», имея в виду, на наш взгляд, вовсе не борьбу разума с иррациональным. Наоборот, дети рассуждают отнюдь не как рационалисты, скорее, как экзистенциалисты, разуверившиеся в перспективах развития цивилизации, они сами, как и мокрецы, - то иррациональное Другое, от которого люди стремятся поскорее избавиться, ибо не понимают. Но и Стругацкие, и сам Лопушанский далеки от идеализации детей и мокрецов: в фильме (не знаю, как в повести, не читал) они предстают своего рода роботами интеллекта, существами с гипертрофией духовного начала и атрофией всего остального.
Можно, конечно, усомниться, насколько убедительно в фильме выглядят философствования детей, насколько органичны исполнители, но режиссер и хотел добиться от них эффекта скованности и эмоционального омертвения, чтобы их рассуждения вызывали оторопь вкупе с замешательством, это уже не люди. Как и многие иные научные фантасты, Стругацкие задавались вопросом о перспективах эволюции человечества как вида, думали о скачке, как прорыве по ту сторону нынешней деградации, потому у них мутанты-мокрецы – своего рада апостолы духовности, которая уже не нужна человечеству.
Но сами итоги их воспитания детей чудовищно жестоки: ведь у них украдено детство, эмоции, радость жизни, они – уже глубокие старики, разуверившиеся в жизни, так по крайней мере следует из фильма Лопушанского. В «Письмах мертвого человека», «Русской симфонии» и здесь, в «Гадких лебедях» режиссер развивает одну и ту же тему: что будет с живым будущим человечества (детьми), если они никому не нужны, их никто не собирается не только спасать, но даже воспитывать? Ведь просто чудовищны попытки людей «переформатировать» сознание воспитанников мокрецов – это путь к катастрофе, к обезличиванию.
С другой стороны, ведь те же мокрецы – это не более чем метафора антицивилизационно настроенных деятелей культуры (какие-нибудь Ницше или Сартр – разве не мокрецы?), которые воспитывают детей (конечно, не целые классы и школы, но наиболее талантливых из них через самообразование). Ведь настроенные против мировой культуры и цивилизации молодые мизантропы и делают сегодня современное искусство и науку, разве нет?! Потому само название «Гадкие лебеди» - не просто намек на сказку Андерсена, но размышление о том, каков результат воспитания детей Чужим, Другим, античеловеческим и антигуманистическим началом. Они ужасны и прекрасны одновременно, эти дети.
«Гадкие лебеди» Лопушанского – размышление об упущенных возможностях воспитания: когда люди уже не верят в гуманизм и становятся циничными и безжалостными, их дети похищаются Другим культуры и воспитываются уже по иным, антигуманистическим законам. Герой Гладия – это такой опоздавший Ларсен, он уже не может ничего поделать, время упущено. Эта картина – также о конце света, как и все у Лопушанского, но показан апокалипсис в новом измерении – как утрата контакта человечества с его собственным будущим.
Инфракрасные тона агрессии и грядущего сползания мира в инфернальное измерение используются режиссером маниакально последовательно, из картины в картину, но нигде еще, как в «Гадких лебедях» зрителю не было так страшно и визуально, и ментально. Снятая как триллер, напряженно, увлекательно, без лакун и пауз эта лента - одно из мощнейших высказываний Константина Лопушанского на волнующие его темы, прежде всего о болезненном разрыве внутри временной триады, здесь настоящее упускает свое будущее, контакт между ними теряется, видимо, навсегда, оттого зрителю и страшно.