Big in ChinaСоммерсет Моэм рассказывал, что пока не съездил в Китай, долго не мог найти подходящие место действия для своей «Разрисованной вуали». Значительно более причудливой истории французского дипломата Рене Галлимара, за долгие годы так и не осмелившегося догадаться, что за «ужасную тайну» виртуозно не выдает до конца, его возлюбленная Сон Лилин, декорации искать не пришлось. Это случилось в Китае, Китай был вокруг, был частью истории. Глядящий между строк либретто — рукава-реки, фарфоровая гладкость кожи, иероглифическая таинственность черт. Обступающий тревожно и тесно — велосипедисты на узких темных улочках, сваленные в грязь костюмы Пекинской оперы, отблески огня на молодых лицах хунвэйбинов.
«Таинство любви и жало измены». Измена в этой истории действительно есть, у нее дряблая кожа и отвисшие груди, она ничего не значит. А вот любовь… с любовью сложнее. Пусть в каждой паре один целует, а другой лишь подставляет губы, история любви это все равно история двоих, развитие взаимоотношений. В «М. Баттерфляй» же отсутствует сама личность того, кто мог бы взаимностью ответить. Взяв за основу оригинальной пьесы биографию самого пикантного из шпионов, Дэвид Хван сознательно отворачивается от него, комбинируя точность деталей с многочисленными умолчаниями. Сон Лилин остается загадкой, зеркалом, отражающим чужие мечты, не позволяя увидеть, что кроется за тонким слоем серебряной амальгамы. В эмоциях на этом лице, невозможно усомниться: робкая потребность, медленный жар. Но если все — ложь, не ложь ли и это? Если все — полуправда, где провести границу? Даже в самом конце, когда одежды сняты, а иллюзии развеяны, мы так и не узнаем, чего стоили все слова и ласки, подарил ли хоть что-то, кроме удовлетворения от хорошо сыгранной роли, тот, с кем приходилось ложиться в постель по заказу партии, этой старой некрасивой феминистки, для которой дива-Лилин — разложенка и классовый враг. Два момента искренности: надменность и ирония в первую встречу, беззвучные рыдания в последнюю. Контрольные точки отношений, а между ними тайна.
Подчеркнутое отсутствие м. Баттерфляй в этой истории, впрочем, не очевидно для ее истинного героя, чья мания и становится для Кроненберга объектом исследования. Рене Галлимар любит воображаемую женщину и, ничуть не заботясь сходстве, «надевает» ее на первого подвернувшегося человека, как актер надевает на руку куклу. Уже в третью встречу, прижимая к груди белые шелка, зарывшись лицом в пахнущие сандалом темные волосы, он умоляет — не «отдайся мне», но: «будь моей Баттерфляй». И, что типично для режиссера, в этих словах нет ни грана романтики. В них надлом, одержимость, невысказанные, а, быть может, и неосознанные желания, навеянные оперой Пуччини. Возлюби меня никчемного, не достойного твоего взгляда. Стань моей рабыней. Обожай меня, терпи измены (появление обвисших грудей, как видим, не случайно). Умри за меня… В этот момент зрителя с неизбежностью настигает синдром поиска Пигмалиона, и предсказуемые возвышенные мысли о конфликте мечты и реальности изрядно украшают и без того красивый чувственный фильм. Но оставим Пигмалиона его Галатее, оставим месье Галлимара его идее-фикс, с ней он не пропадет, сколько бы крови не вылилось в баночку с рисовой пудрой. Крах системы невозможен, из театра нет выхода, в крайнем случае, можно просто поменять местами роли. Интересно другое: если это — мечта, то почему именно такая, почему именно рабская приниженность, поругание любви, вакханалия чувств, в которой истерики не меньше, чем страсти?
В начале фильма жена героя, рассказывая о жизни в Индии и Африке, добавит: «Здесь не так». Китай — ответ, ключ. Неясно, замышлял ли режиссер этот эффект, но во время просмотра кажется, что речь здесь идет о чем-то большем, нежели патология частной любви. Все сотрудники французского посольства выглядят беспомощными и потерянными в этой стране, непроницаемой, ускользающей. На представлении ли национального театра, на другом ли, огненном, представлении пекинских улиц они — чужаки, пытающиеся догадаться о смысле происходящего по лицам зрителей. Страх и агрессивная самонадеянность, меняющие облик мира депеши, в которых правды столько же, сколько в глазах Сон Лилин: возможно — все, возможно — ничего. Здесь трудно чувствовать себя белым, трудно не растерять гордыню перед лицом древней культуры, не утонуть в трясине чужого коварства и собственного невежества. Рене, обыкновенный бухгалтер, неудачник, третируемый коллегами, как самый слабый, ломается первым. Не просто идеальная женщина. Иллюзорный мир, в котором он, оставаясь «ничтожеством», может быть «господином» и «дьяволом». В котором Лилин, воплощающая для него Китай, не утратив своей значительности, падет ниц. В котором Европа и Америка придут в Азию, и та, покорно и сладострастно ляжет под гусеницы танков, умирая от любви.